В углу, над шкафом, от стены

Кой-где отпала штукатурка,

И пятна плесени видны.

А я гляжу и вижу турка

В высокой феске, на коне,

Кривой залив, луну над мысом.

Я пятна на сырой стене

Каким-то наделяю смыслом.

А в окнах тает полутьма,

И возникает панорама:

Там – тучи, площади, дома,

Зелено-бурый купол храма,

Пятно расплывчатой зари,

Сырая празелень и гнилость.

Все – пятна плесени. Смотри:

И штукатурка отвалилась.

Я слышал где-то анекдот:

Спешит по делу пешеход

Весенним полднем городским.

А некто семенит за ним

И говорит, неясно, в нос:

– Простите. Маленький вопрос:

Вы верите, хоть иногда,

В загробный мир, скажите, да? –

И ждет. И, получив в ответ

Слегка рассеянное «нет»,

Бормочет грустно: – Очень жаль!

И, закрутившись, как спираль,

И делаясь совсем сквозным,

Рассеивается, как дым.

Ну вот и всё. Ведь если вдруг

Ты скажешь, поглядев вокруг,

Что ты не веришь в этот мир,

Мир не уйдет, как дым, в эфир.

Быть может, в мире всё иначе,

Быть может, мир совсем другой,

И всё вокруг не больше значит,

Чем бред, воображенный мной, –

И только вихри электронов,

Как заведённые, кружат?

И нет ни этих старых кленов,

Ни девушки, входящей в сад…

Но вот, сейчас, я прижимаю

Мою щеку к твоей щеке,

И ты, простая и живая,

Стоишь со мной, рука в руке.

Все достоверно, все понятно:

Желтеют клены, воздух тих,

А небо – синее, как пятна

Чернил на пальчиках твоих.

Нам кажется, все ясно, очень просто:

На уличной скамейке рядом с нами

Худой старик, замученный работой,

Сидит, согнув сутуло позвоночник,

Глядит на заскорузлые ладони.

Не позвоночник, а тростник прибрежный

Сгибается; не линии ладоней,

А ветки почернелые деревьев

(На фоне желтоватого заката)

Потрескались под градом и под ветром.

Не сердце бьется, а морские волны,

Не кашель, а раскаты громовые,

И не озноб, а Млечный Путь проходит

Насквозь пронизывающей струею.

А может быть, он спит в своей постели,

С женой бранится иль гниет в могиле.

Трепещут судорожные зарницы,

И парус падает косым углом,

И свет и тень, взлетев, упав, как птицы,

Подрагивают сломанным крылом.

Протрепетал дымок – и вот струею

Кровавой льется тень от фонарей.

А по реке проходит дрожь порою,

И бьется парус (но слабей, слабей).

Как будто чьи-то длинные ресницы

Ещё подергиваются, – пока

Вослед дымку косая тень ложится,

Густая тень сочится вдоль виска.

Солнечная зыбь на реке,

Солнечная рябь на листве.

Тени от ветвей на песке,

Стая голубей в синеве.

Рыба сторожит червяка,

Пестрая сияет река.

Тень от моего поплавка

Синью отливает слегка.

Может быть, когда я умру,

Может быть, тогда я пойму

Легкую, простую игру –

Солнце, полусвет, полутьму…

Ночами едет сквозь зыбкий сон

За тенью клячи – тень телеги,

И тени ворон со всех сторон

В лучах луны, в налетевшем снеге.

Как будто душу мою везут

Из царства теней – в царство теней.

Змеиную тень бросает кнут,

Возница сам – не бросает тени…

Быть может, это и наяву

Меня везут, и страшно ехать,

И я напрасно тебя зову,

И голос твой – неживое эхо.

Он тоже один исходил

Глухие, туманные дали

Но если он их разбудил…

Но если они отвечали…

Но если, меж тихих полей,

В тревоге, в тоске промедленья,

Быть может, услышал Орфей

Ответ, и призыв, и томленье…

И длятся ночные мечты:

Как будто скала раскололась,

Как будто услышал и ты

Дрожащий, надтреснутый голос,

Надрывный, прерывистый звук,

Призывные, слабые крики…

Светает. Как тихо вокруг.

Не жди, не зови Эвридики.

Бывает, поддашься болезни,

Так долго в больнице лежишь

И просишь здоровья и жизни,

И вот, на рассвете, сквозь тишь –

Как будто бы голос далёкий

(Не знаю, не спрашивай – чей)

Такой отзывается мукой –

Страшнее больничных ночей…

И скорбью, и болью о мире

(Ты смотришь, платок теребя)

Иное, нездешнее горе,

Как счастьем, пронзает тебя…

О чём ты? – Лицо исказилось,

И жилка дрожит на губе.

Напрасно тебе показалось,

Что кто-то ответил тебе.