Вот, опять вдали кряхтенье

Жабы. Жабе не до сна.

Верно, в прежнем воплощенье

Соловьем была она.

Вот, кряхтит в ночном просторе.

Непонятна речь ее.

Иль выплакивает горе,

Горе личное свое?

Иль про горе мировое

Наше общее твердит?

Иль о счастье быть живою

Как умеет говорит?

Иль, быть может, словно лебедь,

Плачет, покидая свет?

Или бредит (как не бредить?)

Тем, чего на свете нет?

Какой глубокий, неземной покой:

Улыбка не мелькнет, слеза не брызнет.

Задумчиво-взыскательной душой

Она такой хотела быть при жизни.

И я смотрю, какая чистота

В ее спокойном, строгом совершенстве,

И кажется, что смерть совсем проста.

А лоб под венчиком так детски женствен,

Так странно жив. Не тяжело смотреть,

И пальцы тонкие не страшно трогать.

Ее черты одушевила смерть,

Нездешняя, задумчивая строгость.

Стоим, молчим. Неясное мерцанье

Жемчужной ризы. Плащаница, грусть.

Быть может, нет ни райского сиянья,

Ни ада, ни чистилища (и пусть…).

Такой неясный Лик, неяркий венчик –

Но я живу совсем другой мечтой:

Сулит другое светло-серый жемчуг,

Мерцая серебристой чистотой.

Там будет утро, и роса, и слизни

На влажных листьях, серебристый дождь,

Туманный свет – нежней, чем в этой жизни

Мерцающих, полупрозрачных рощ…

Этот мир, тускловатый и тленный,

Этот город и эта зима –

Только тени на стеклах вселенной,

Светотень в мировом синема.

Это – светом прикинулась тьма.

Но неважно. Важней, что порою

Мы, глаза прикрывая рукою

И впадая почти в забытье,

Вспоминаем и видим другое,

Необманчивое бытие.

Снова тот же ветер веет.

Да, опять начало мая.

Только – сердце вдруг мертвеет,

Что-то смутно понимая.

Снова та же птица реет.

Что там, в небе? Жизнь иная?

И душа на миг стареет,

Что-то смутно вспоминая…

Порой замрет сожмется сердце,

И мысли – те же всё и те:

О черной яме, «мирной смерти»,

О темноте и немоте.

И странно: смутный, тайный признак –

Какой-то луч, какой-то звук –

Нездешней, невозможной жизни

Почти улавливаешь вдруг…

Медленно меркнет мой путь.

Боли не выскажу людям.

Боже, я петь не могу,

Сердце смолкает мое.

Счастье мерцало и мне –

Канула капля слепая.

Слабая мгла глубока,

Рано – Смеркается – Смерть.

Быть может… (Неясные звезды,

Туманный, мерцающий свет.)

Быть может, ты все же услышишь

Когда-нибудь чей-то ответ:

На смутную жалобу эту,

На грусть (ни о чем, обо всем), –

Ответ, непонятно далекий,

В холодном тумане ночном.

Какой неудержимый ливень!

Закрой окно. Темнеет день.

Сильнее, шире и бурливей

Кренится за стеклом сирень.

Уже кончается, скудеет

(Вся жизнь так грустно-коротка),

И капли на стекле редеют,

От сумрачного ветерка

Неудержимо исчезают.

Теперь, когда их больше нет,

Теперь – яснее проступает

За ними этот слабый свет.

Озаренное небо, и птицы летят.

Что я знаю – о жизни, о смерти, о Боге?

Что мы знаем? – Я помню такой же закат.

Помню палубу, даль, словно берег пологий…

С нами ехал ребенок, печальный, слепой

От рожденья, с бесстрастьем в невидящем взоре,

Чутко слушал… Как смутно шумит за кормой

Голубое, слепому незримое море…

К луне стремится, обрываясь,

Фонтан – как в бурю кипарис,

Когда луна – почти живая.

Озера то, иль острова,

Иль облака, иль птичья стая?

Фонтан, фантазия, каприз.

Сквозь лунное очарованье

Кровать плывет, куда хочу –

По блеску крыш, как по ручью.

Полоски дыма там, вдали –

Как оснеженные тропинки,

И мы гулять по ним пошли –

И говорили без запинки

Ночными странными стихами,

И долго звуки не стихали,

Уже неслышные с земли.