Сияли лампы, был прозрачный свет,

Лишь в окнах пустота чернела.

И свет погас – и ничего уж нет,

Лишь воздух черный – без предела.

Но я гляжу на темный мир ночной,

И кажется – светлее стало,

И дерево, угаданное мной,

Вдруг сдержанно затрепетало.

И я увидел в небе дымный след,

Кончающийся невысоко,

И смутный очерк туч, и звездный свет,

Туманный, голубой, далекий.

Может быть, только в этой

Жизни – бывает лето,

Только на этом свете

Этот приморский ветер,

Только на эту землю

Дерево сыплет семя,

От синеватой птицы

Нежная тень ложится.

Да, но зачем порою

Этого все же мало?

Небо опять другое

Над городским каналом.

Он отражает ветви,

Тучу и даже ветер,

Да, но чего-то всё же

Он отразить не может.

Мы были в России – на юге, в июле,

И раненый бился в горячем вагоне,

И в поле нашли мы две светлые пули –

Как желуди, ты их несла на ладони –

На линии жизни, на линии счастья.

На камне две ящерицы промелькнули,

Какой-то убитый лежал, будто спящий.

Военное время, горячее поле,

Россия… Я все позабыл – так спокойней,

Здесь сад – и глубокое озеро подле.

Но если случайно, сквозь тень и прохладу,

Два желудя мальчик несет на ладони,

Опять – южнорусский июль на исходе,

И, будто по озеру или по саду,

Тревожная зыбь по забвенью проходит.

Вновь перисто небо – да, белоснежность –

Как облачное крыло.

«В том царстве царствовала Беспечность,

И было всегда светло».

Да, если бы – вечным, светлым пеньем

(Пошли нам легкий удел!), –

Но остров Цитера засыпан пеплом,

Воздушный замок сгорел.

Воздушный замок прахом развеян

(Летает сера, зола),

И все слабее среди развалин

Свет облачного крыла.

Хмуро и виновато

Туча глядит на слякоть

(Солнце ушло куда-то,

Чтоб не мешать ей плакать).

Плачет, глядясь в болото,

Смесью дождя и снега.

Все-таки, значит, кто-то

Смотрит на землю с неба:

Все-таки, значит, кто-то

(Хмуро и виновато) –

Будто людей жалея,

Будто помочь желая…

Угрюмая тень

Становится отблеском света.

Меж тенью и отблеском

Сходство почувствовал ты?

В тяжелых дровах

Таилось легчайшее пламя.

Быть может, и правда,

Что в теле таится душа.

Быть может, и жизнь

Прозрачным бессмертием станет,

И уголь – алмазом,

И сгусток смолы – янтарем.

… И тени людей,

Как тени предметов, мечтают

Стать отблеском светлым –

Сияющей тенью огня.

Смутный сумрак спальни жаркой.

Каркнул ворон в темном парке.

Сердце в тишине стучит,

Словно прялка старой парки.

Парка быстро нить сучит.

Знаю, пряжа на исходе.

Скучно при такой погоде

Слушать торопливый стук.

Дождь идет, темно вокруг.

И грызут проворно мыши

Жизнь, дарованную свыше,

И недолго ждать

Дня, когда не станет скуки

И навек затихнут звуки,

Что мешали спать.

И наше в ручье отражение,

И пальцы в цветочной пыльце,

Почти золотистые тени

На грустно-счастливом лице…

Осенне прозрачно… Как часто я

Вдруг чувствовал (с болью – и пусть),

Что самое светлое счастье

Похоже на светлую грусть.

Да, это, пожалуй, предчувствие

Бессмертия – счастья вполне,

Нездешней, несбыточной грусти,

В которую верится мне.

Знакомое зло, привычное зло

(А все-таки нет войны).

Осеннее призрачное тепло

Милее тепла весны.

Предзимнее солнце, приморский шум

(А Ницца тиха, светла),

И волны шуршат: шурум-бурум,

Все пена, песок, зола.

Догорает, да, но кажется нам,

Закат – начало пути.

Уходит свет, скользя по волнам.

Помедлить или уйти?

Острый угол подушки –

Как больное крыло.

Ты – как птица в ловушке,

Как на суше весло.

Небо в пене, как море,

Дым, как волны, бурлит.

Крест на лунном соборе –

Словно чайка летит.

Ты уже не в постели,

Ты в широком окне:

Легкость лунная в теле,

Тень крыла на волне.

Ты летишь над аллеей,

Прямо в лунный прибой,

Все смутнее белея

В глубине голубой.