Да, неудачи, и ночь, и так далее.

(Струны давно отзвуча… отзвучали… и.)

Что ж, начихать, наплевать.

Да, не умел, проиграли баталию.

Чёрный прибой, наплывай!

(Навзничь, на нож – невзначай…)

Вечность, ну-ка, встречай!

Нету печали и

Нет воздыхания

Там, у чертей, в развесёлой компании.

«Само-убийство»… Да нет, разумеется.

Попросту – в жизни пришлось разувериться.

Дело в тюрьме и суме,

В глупой земной кутерьме.

Кто ты? Овечка? Ме-ме.

Слабый: не стерпится. Гордый: не слюбится.

Жить не умел, так умей

Ангела – нет, не Хранителя – слушаться,

Смутного лика во тьме.

А я повидал бы жемчужно-блаженное царство,

Алмазный оазис в лазурном дыханье фонтана,

Сапфирную розу в тени голубого анчара.

Змеиную тень у гробницы Омара Хайяма,

Кристалл изумруда на мёртвой руке богдыхана,

Пятно скарабея на мёртвой руке фараона.

Колючую тень скорпиона над мальчиком сонным

И лунный дворец над огромным скалистым обрывом,

И тёмную змейку на тёмной груди Клеопатры.

Мне даже думать об этом странно,

Но если все-таки («вот-вот!»)

Моя рассеянная осанна

Меня от гибели спасёт, –

То в неземном Иерусалиме

Взгляну туда – сквозь Божий гром, –

Где был (любимый? – Ну да, любимый)

Испепелённый Новый Содом.

И успокоясь и улыбаясь,

Гуляя в ангельском краю,

Далёкий пепел посозерцаю

И нежную песенку спою.

Всё темней тишина, это сон океаном синеет.

Авраам, Авраам! Это Ной, это Ной и потоп…

Над разбитым ковчегом… И волны — темнее, сильнее.

Нет, какой Арарат, это айсберг, и кто там спасёт…

Скоро воздух взорвётся — и станет светлее зари.

Я не знаю, успеет воздушный ковчег прилуниться?

Вавилон, Вавилон, это башня упала, смотри,

И, на камнях белея, в крови умирает блудница.

Мне на миг показалось… Да нет, почему Азраил,

Только мутные тучи и ночь, никаких Азраилов…

Только ветер, пророк бородатый, я знал, я забыл.

Он ночами стучался, но ты не пошла, не впустила.

Хриплый голос, во сне… Ханаан, Ханаан, Ханаан…

Мы вернёмся, вернёмся… Да нет, никогда не вернёмся.

Обрывается дождь, осыпается дождь в океан.

Видишь — Ангел Расплаты. Ну что же, иди — познакомься.

Хрустальным кристаллом

Казался июль,

И в зареве алом

Проехал патруль.

Играл на свирели

Убитый солдат,

И лилии пели

Для малых ребят.

И в струях напалма

Горело село,

И чёрная пальма

Поймала крыло

Того самолета,

Который — ну да.

И лётчик горел,

Как большая звезда.

Не о войне – о том, что часто снится мне

И сорок первый год, и страшный гость.

О смутном угасающем огне

Над городом в четвёртый год войны.

Да нет, не о войне – о зверской той зиме,

О зное, снившемся под Новый Год,

О черном, окровавленном письме,

О лунном береге другой страны.

Не о войне, о нет – о страшной той весне,

О сгустке крови с маленькую горсть,

О том, что мы спаслись – в чужой стране,

О чувстве – перед мертвыми – вины.

«Так вот, товарищи, – прошло полвека.

»Перековали, значит, человека?

»Затеяли, заворотили дело!

»В копеечку, в копеечку влетело.

»Свобода чтоб – и счастье без уродства…

»Придётся подождать, уж как придётся.

»Да, вкалывали так – порой хоть выжми!

»И ждали, значит, лучшей, светлой жизни.

»(А миллионы ж в жертву не хотели –

»Ну, тех – «в расход, чего там, в самом деле!»)

»Наголодались мы, нахолодались,

»Намучались, наждались, набоялись.

»И в лагерях, на койках, 'доходили' –

»Переплатили, брат, переплатили.

»И я, брат, – большевик: пора б дождаться –

»Товаров больше бы, и больше братства.

»Ну, выпьем за живых. Мороз, простыл я.

»Россия, да… Россия… Эх, Россия…»

Терзали, кусали козявки,

И мошки впивались больней.

Холодные, черные пьявки

К душе присосались твоей.

(А все же – стихи, вдохновенье,

Писать про земную красу?)

Живьём обглодали оленя –

Большой муравейник в лесу.

Заели. Но больше не грозен

Ничей муравьиный укус,

И пьявки – багряные гроздья,

Скелет – расцветающий куст.

И к лучшему, значит: загрызли,

Чтоб вышли стихи пободрей,

Чтоб сердце училось при жизни

Быть лакомым блюдом червей.