* * * Как будто золото в Рейне, Мерцают тени. Сияют в ясном бассейне Нежные деньги. Легко покоится стадо Мелкой монеты. Как будто гроздь винограда Лучом задета. Сияет горсть побрякушек В прохладе лёгкой. Гляди – покоятся души В раю далеком. * * * Скоро сгорит печаль. Ветер альпийский развеет пепел печали. Может случиться, тогда ты захочешь написать прекрасное слово «печаль» на светлом летнем песке, на крыле стрекозы, на смутном течении речки, по тонкому краю заката, на безмолвии ночи, на невидимом Млечном Пути. * * * Борису Плюханову О вечер, тёмный друг, мы так устали. И тишина летает над кустами. И медленно из меркнущего леса Уже течёт мутнеющая Лета, Но пахнет мятой и немного хвоей, И слушаешь, замученный и хворый, Спокойный голос воздуха и ночи, Замедленный на синеватой ноте, И смерть недостоверна, как легенда, Как тёмная, далёкая Лигейя. * * * Виктору Емельянову Душа становится далеким русским полем, В калужский ветер превращается, Бежит по лужам в тульском тусклом поле, Ледком на Ладоге ломается. Душа становится рязанской вьюгой колкой, Смоленской галкой в холоде полей, И вологодской иволгой, и Волгой… Соломинкой с коломенских полей. * * * И луковица – жемчужина, И финик – тёмный янтарь. Собор – как жёсткое кружево, Дырявый, древний стихарь. Акула в томатном соусе – Коралл и мрамор, смотри! И кружка пива, по совести, Топазовая внутри. И взяв рыбешку копчёную, Что золота золотей, Пошел к святому Антонию Какой-то рыжий Антей. Ну да – хотелось бессмертия, И я запомнил навек Трактир, собор, и безветрие, И море, и вечер, и свет. III * * * Но выше нежного сияния Колышется трава забвения, Туманно-бледное растение. И расстилается молчание, И превращаемся и день и я В рассеянные привидения. Из декораций мироздания Лишь лиловатые да синие Остались (опустелой скинией). И над развалинами скинии Холодная трава забвения, Холодная река забвения. * * * Да, недужится, неможется, В сердце прыгнула игла. Смерть – оскаленная рожица – Выглянула из угла. Не поможет потогонное… Что ж ты смотришь наяву? Уплываю в Патагонию, В Похоронию, Харонию, В Погребалию плыву. Аспирины аспиринные… Обессилел… Кошка, брысь! Палестины апельсинные… Обессилы Абиссинии… «Подставляй-ка губы синие, Ближе к молодцу садись». * * * Ну что – отмучился? «Залогом примиренья» Белеет роза на груди. Ну, если не обман блаженные селенья, То – Царство Света впереди. Но свет, пожалуй, был на будущей могиле, И воздух, как жасмин, расцвёл, Когда тебя, дружок, – ты помнишь? – положили На операционный стол. А в тот, нездешний мир ты, значит, под наркозом… И что же – Бог, блаженство, свет? К огромным, ангельским, крылатым, райским розам .. Так как же – неужели нет, Всё глупости (эх, хоть бы сон блаженный!), Лишь роза на груди, где шов, Недолговечной, да, земной, земной заменой Небесных вечных лепестков? * * * Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа? И жало смерти, и победа ада. За два тысячелетия – не лучше. Без перемен… Ну, помечтаем лучше О лоне Авраамовом… (Прохлада, И Страшный Суд прошел благополучно.) Да, если бы… Пустые разговоры? Висит луна, как яблоко раздора, Познания добра и зла, греховный И мертвый плод. Так вот – когда? Не скоро?.. Долина горя, темный лес огромный. Прощение, спасение… Темница Не навсегда? «В начале было Слово». Да, хорошо бы. (Небо так сурово.) А впрочем, подождём. Как говорится, До скорого! Вернее, до Второго Пришествия… |
