Ну не бессмертие, хотя бы забытьё.

Да, «упокоиться», забыться.

Нa свалку жизнь – отжившее старьё

И ночь, блаженная царица.

И даже не нужна высокая звезда

Над ворохом житейской дряни.

Бессмертие – какая ерунда,

(Питаться падалью мечтаний!)

Есть только ночь. Смешно – всегда в законный час

Придет волшебницей чудесной:

Закрыть житейский хлам, земную грязь

Блаженно-синенькой завесой.

А что касается бессмертия… Всегда

Вообразится глупость, небыль.

Бессмертие – какая ерунда.

Но – звезды… Удивляюсь. Небо…

И ангелу случается отчаяться.

Он вешается, топится, стреляется.

Его душа, печальная страдалица,

Во что-то маленькое воплощается.

Ей суждено (он не успел раскаяться)

Жить гусеницей или каракатицей.

И вот живёт, питается, спасается,

И прошлое не жжёт, не вспоминается.

А после воплощается смиренница

В снежинку (потерпи – и переменится),

И, светлая, она летит над улицей

И ангелами дальними любуется.

Уже холодеет,

и тонкая белая птица

висит над зеленой водой

остатком погасшего облака,

вернее, огромной снежинкой.

Берег пустеет,

но кафе над сиреневым пляжем

еще открыто.

Сядем, закажем

белое мороженое,

похожее

на холодные белые розы.

Хочешь, вообразим,

будто это

две порции амброзии,

прямо с Олимпа?

Съедим и скажем,

посмотрев на горы:

– Мы тоже бессмертны.

Прозевал я, проворонил, промигал.

Улетело, утекло – видал-миндал?

Ветра в поле, шилом патоки – шалишь!

Только – кукиш, погляди-ка, только шиш.

А над речкой, переливчато-рябой,

Светит облако, забытое тобой,

И денёк на веки вечные застыл,

Тот, который ты увидел и забыл.

Та же самая в реке блестит вода,

Та же бабочка над отмелью всегда

Светлый листик, жёлтый листик, помнишь, тот,

Реет, кружится уже девятый год.

Утоли мои печали

Летним ветром, лунным светом,

Запахом начала мая,

Шорохом ночного моря.

Утоли мои печали

Голосом немого друга,

Парусом, плечом и плеском.

Утоли мои печали

Темным взглядом, тихим словом.

Утоли мои печали.

Как будто звёзды в хрустале,

Сиянье пира, сиянье бала,

В твоей руке звезды светлей,

Алмазно-лунный, цветок бокала.

Лишь миг шампанское шипит,

Идём кружиться, идём кружиться,

И чёрный веер уже раскрыт,

И тень взмахнула, и ресницы.

И плечи плавные плывут,

Белея бально, блестя крылато.

Пока живем, пока мы тут,

Пока не скоро еще расплата…

Кто запустил в это серое небо

семь разноцветных шаров?

Словно бы взяты живыми на небо

семь драгоценных тюльпанов.

Вот и темно, но вслед за шарами

везет самолет огоньки:

Бог украшает цветными шарами

ветки невидимой ёлки.

«Лопнет как мыльный пузырь – и скоро –

шар, на котором живём».

Всё-таки это, пожалуй, нескоро.

О, улетим за летучим огнём,

с лёгким огнём поиграем.

Но горю не помочь – и полно говорить

О жалкой мелочи житейской:

Нам реку чёрную придется переплыть,

Доплыть до города Летейска.

Но я хочу – пойми! – на память взять с собой,

На память взять в страну забвенья

Хотя б дубовый лист с отчётливой резьбой –

И уберечь его от тленья.

Чтобы видела душа, покинувшая труп,

Бродя в стране, где бродят тени,

И августовский зной, и запылённый дуб –

Иль хоть бы тень от летней тени.

Да, милые мелочи, вас тоже потоп унесёт,

И внидут потомки в свои ледяные потемки.

И значит, не надо житейских печальных забот,

Послушаем ветер в саду, синеватый, негромкий.

Послушаем вечер над цветущим жасмином, когда

Уже не поют соловьи, но трава напевает.

Кукушка, не спи, это полдень, давай, погадай.

А впрочем, я знаю, кукушек в садах не бывает.

Уже над левкоями, там, аквамарин светляка,

И ночь расцветает большой темно-синей лилеей.

Не надо грядущих несчастий. Вот так – на века.

А может быть, а, – на далёкой звезде веселее?