— Ах, вот как! Зинаида сказала — «делиться»!! Кто она такая, эта Зинаида?! Она, похоже, совершила гениальное открытие третьего тысячелетия! Оно перевернет общественную жизнь не только в Африке, но и во всем мире! Может, ты покажешь мне эту гениальную женщину, украсившую Землю своим умом и талантом?! Подарившую людям столь высокое и важное откровение?! Где она?! Не эта ли особа с красным носом, немытой две недели головой и траурным маникюром под ногтями?! Это с вами я должна чем-то делиться?! Пару рваных колготок не хотите на память?! Да я ими тебя удавлю, сучка ты ненасытная!

Я страшна в гневе. Однако Зинаида не испугалась, только отодвинулась подальше, криво ухмыльнулась и упрямо сказала:

— Не хочешь делиться — я ментам все расскажу!

— Ах ты!

— Девочки, стойте! Девочки, не надо! — вскочила между нами Маргарита. — Вы с ума посходили… бабки старые, опомнитесь! Вы мне всю кухню разнесете… ай! Помогите!!!

Но мы с Зинаидой вошли в раж и не слушали нашего голубя мира. Неизвестно, чем бы все это закончилось, но в самый ответственный момент, когда от слов надо было переходить к делу и рука моя уже сжимала ручку Маргаритиной сковородки, в стену соседней комнаты посыпались тяжелые глухие удары.

— Замочу-у!!! — ревел и бесновался за стенкой «биток». — Замочу, сука!! Паскуда старая-а!!.

— Это он кому? — шепотом спросила я, запоздало сообразив, что орем-то мы не на шутку, а звукоизоляция у Маргариты ни к черту. — Он все слышал, да?..

И эти две клюшки дружно закивали головами и показали на меня!

— Это он тебе, тебе…

— Сучара панельная!! — продолжал орать Маргаритин милый сосед, очевидно, содрогаясь в приступах истерики. — Еще раз разбудишь — язык вырву с костями!! Тихо сиди, тихо!! Дай человеку поспать!!!

На душе у меня отлегло. Мы просто разбудили его своими воплями.

— Это он тебе! — ехидно шепнула я Маргарите. — Шумишь, хулиганишь. Честным бандитам спать днем мешаешь!

— Я не мешаю… — побелев от одной мысли о «битке», промямлила моя лучшая подруга. — Это вы все… я больше не буду…

— Тс-с-с! — свирепо прошипела Зинаида.

И мы все трое затаились на кухне, как мыши, заслышавшие кота.

Настоящий хозяин утерянных денег бушевал недолго, скоро угомонился, и в квартире настала полная, так сказать, гробовая тишина.

— Ну — что?! Кто еще хочет моих денег? — злорадно прошептала я.

— Я не хочу! Я не хочу! — еле слышно залепетала Маргарита. — Я так испугалась — даже есть расхотелось!

— Вот видишь, из всего можно извлечь пользу, — наставительно заметила я. — Даже из глупых желаний. А ты, исчадие пролетариата, инвалид легкой промышленности, жалкий придаток ткацкого станка, выброшенный за ненадобностью в ходе модернизации мирового производства?! Ты все еще желаешь делиться?! Учти, придется делить все! И пулю в лоб, и петлю на шею, и, может быть, могилку — одну на двоих…

Я дурашливо всхлипнула, нарочно сгущая краски. Очень мне на руку был этот момент. Хотелось разом и навсегда избавиться от ненужных поползновений этих питомиц пенсионного фонда. С рабыней отглагольных форм все было понятно сразу — не боец! Но Зинаиду не так-то просто было сбить с толку или запугать.

— Ну, допустим, в одну могилу с тобой, такой заразой, я не хочу, — сказала в ответ на мой изящный спич Зинаида. — Гордость рабочая не позволяет вместе с таким дерьмом загнивать. Ты же спокойно лежать не станешь, пойдешь по соседским могилам к мужикам шляться… сексуально озабоченное привидение! Жены их покойные скандалить приходить начнут, в гроб ломиться — какой тут, к черту, вечный покой…

— Ты, подруга, выбирай выражения! — повысила я голос. — Говори, да не заговаривайся!

— Я сейчас выберу, как умею! — тоже налегла на голосовые связки Зинаида. Они у нее были, хоть и хриплые, но луженые, не слабее моих, преподавательских. — Не обучена выбирать, в университетах на папины деньги не обучалась, по причине бедности…

— По причине тупости! При Советской власти все могли учиться, у кого хоть что-то в мозгах шевелилось!

— Девочки, тише, я вас умоляю — тише! — приседая, зашептала Маргарита, умоляюще складывая ладони лодочкой. — Сосед опять услышит — беды не оберемся!

Тут она была права, конечно. Появление в нашей уютной компании «битка» никак не входило в мои планы. И без него тесно. Зинаида это тоже осознала, и мы продолжали беседу в более умеренных тонах.

— Чего же ты от меня хочешь, дорогая подруга? — с издевательской вежливостью спросила я, вложив в каждое слово, в каждый звук такую порцию яда и убийственного сарказма, что можно было бы свалить лошадь, если бы лошади умели вести задушевные беседы с подругами детства.

Но Зинаида явно была повыносливее лошади. Настоящая русская женщина, в некрасовском понимании этого слова, десятилетиями насаждаемом малолеткам в нашей средней школе.

— А ты бы, дорогая подруга, при своих-то верхних образованиях догадаться бы могла! — скорчив обезьянью физиономию в мою сторону, съехидничала она. — Умница наша разумница… Долю я хочу! Долю, понятно?! И ты меня своими пулями и могилками не запугаешь.

Пришлось призадуматься.

С одной стороны, делиться, конечно, не хотелось. Ой, как не хотелось! У меня на эти деньги уже были составлены подробные, далеко идущие планы! С другой же стороны, неизвестно, смогу ли я заполучить эти самые миллионы, из-за которых сейчас бьюсь насмерть с лучшей подругой детства. Дело это непростое, опасное, а Зинаида как помощница стоит многого, не то что Марго. На нее, безусловно, можно положиться, не подведет. Наконец, у меня ведь просто нет выхода! Эта зараза действительно настучит на меня в органы правопорядка — и тогда все деньги достанутся, пожалуй, той самой измышленной мною следственной бригаде, которую я так старательно пыталась оставить с носом в ходе своего гипотетического ареста!

Поразмыслив секунду-другую, я пришла к очевидному и тривиальному выводу, что, конечно, целое больше части, но часть — значительно больше, чем ничего. Гнев мой утих, и я поняла, что, собственно, изначально была не против кооперации. В компании значительно веселее и не так жутко, как в одиночку. Нахальный и бесцеремонный наезд меня возмутил! Не терплю насилия! От меня всегда, с самого розового детства, с детсадовских панталончиков можно было добиться значительно большего добром, нежели угрозами и прямым насилием. Дух противоречия во мне взвивался тут же. Ну что — не могли они попросить по-человечески, вежливо? Дескать, Агнесса Викентьевна, жить трудно, сами ничего придумать для облегчения своего положения не можем, возьмите Христа ради в долю, на паях, ввиду нашего скудоумия… слушаться будем беспрекословно и по гроб жизни благодарить станем. Что я — не человек? Конечно, взяла бы. А то налетели, вороны старые, раскаркались, грозить начали…

— Я дам тебе десять процентов, — сурово сказала я. — Но делать будешь только то, что я скажу.

— Пятьдесят, — непримиримо скрипнула зубами Зинаида.

Зубы то у нее здоровые, раз так скрипеть может — аж мурашки по коже… Мне так не скрипнуть, нет.

Сошлись, разумеется, на тридцати — как я и планировала с самого начала.

Только мы ударили по рукам, только Зинаида заулыбалась, только собралась я ее огорчить, что теперь она, как пайщица, денег за работу получать не будет и должна вернуть мне четыреста рублей, полученных вчера, как очнулась от зимней спячки эта сомнамбула Марго.

— Девочки, а я? Я-то сколько получать буду?

— Потеряйся, убогая! — окрысилась на нее Зинаида, готовая теперь отстаивать свою долю от любых нападок непрошеных претендентов. — Ты тут при чем?! Ты от своей доли отказалась! Третий лишний!

— Как же тут отказаться, когда вы такие деньжища при мне делите… Уму непостижимо… Я голодная два дня, я никак не могу отказаться!

— В пролете! Как фанера над Парижем!

— Какая ты, Зиночка…

— Ну-ну, какая?! — угрожающе надвинулась на нее эта разбойница подземного перехода. — Скажи погромче, я не слышу! На ухо стала тугая бабушка!..