А потом он рассказывал мне истории о библейском медведе.

– О библейском медведе?

– Да, – подтвердил Грегори. – О медведе, о котором он прочел в Библии, когда был маленький и еще не научился как следует читать. О Глэдли, косоглазом медведе.

– Вот оно что, – сказал я.

– Но чаще всего, – продолжал мальчик, – папа рассказывал мне о том, как он рыбачил и охотился в лесах на севере Мичигана, что он хотел всю жизнь прожить там, навсегда остаться десятилетним, как я сейчас, и никогда не взрослеть.

А потом я засыпал.

Через неделю после того, как Грегори окончательно выздоровел, мы отправились на „Пилар“ по следу „Южного креста“ – Хемингуэй, мальчики, Фуэнтес и я, – и на обратном пути к порту Гаваны Хемингуэй взял курс на прибрежные коралловые рифы, чтобы Патрик и Джиджи смогли немного поплавать. В тот день я стоял на мостике, Хемингуэй с сыновьями гонялись за рыбами, а Фуэнтес на „Крошке Киде“ снимал добычу с их трезубых острог. Нам было невдомек, что Грегори надоело возвращаться к шлюпке с уловом, и он начал вешать рыб себе на пояс, цепляя их за жабры и оставляя в окружающей воде кровавый след.

Внезапно он закричал:

– Акулы! Акулы!

– Где? – рявкнул Хемингуэй, плывший в сорока ярдах от мальчика. Фуэнтес и „Крошка Кид“ находились еще тридцатью ярдами дальше, а Патрик уже почти подплыл к „Пилар“, которая колыхалась на волнах в пятидесяти ярдах от шлюпки и в сотне от Грегори. – Ты видишь их, Лукас?

Мне не потребовался бинокль.

– Три штуки! – крикнул я в ответ. – У самого рифа по ту его сторону!

Акулы были крупные, около шести метров длиной, и они мчались к Грегори плавными виражами, очевидно, следуя запаху крови загарпуненных мальчиком рыб. В голубой воде Гольфстрима их блестящие вытянутые тела казались черными.

– Лукас! – Хемингуэй был встревожен, но держал себя в руках. – Возьми „томпсон“!

Я уже соскользнул по трапу и бежал к ближайшему оружейному ящику. Я вновь поднялся на палубу, захватив не только автомат – дистанция была слишком велика для стрельбы из него, – но и одну из автоматических винтовок „браунинг“, имевшихся на борту. Эти массивные винтовки, приводимые в действие сжатым газом, лишь недавно появились на „Пилар“ взамен пулеметов 50-го калибра.

Хемингуэй плыл навстречу сыну. И акулам.

Я поднял „браунинг“ и положил его на ограждение мостика. Яхту сильно качало. Хемингуэй и мальчик оказались между мной и акульими плавниками, которые, набирая скорость, рассекали волны, бьющиеся о риф. Цели были видны очень плохо.

– Все в порядке, малыш, – сказал Хемингуэй Грегори. – Успокойся. Брось в акул чем-нибудь, чтобы отвлечь их, и плыви ко мне.

Сквозь прицел „браунинга“ я увидел, как мальчик, окунувшись в воду с головой, делает что-то со своим поясом. Мгновение спустя он швырнул в приближающихся акул три или четыре мелкие рыбы и поплыл прочь от рифа со скоростью Джонни Вейссмюллера.

Хемингуэй встретился с Грегори на полпути и поднял его себе на плечи, стараясь, чтобы в воде оставалась как можно меньшая часть его тела. Потом он размашистыми гребками поплыл к шлюпке. Фуэнтес изо всех сил гнал „Крошку Кида“ им навстречу, и все же между ними оставалось сорок-пятьдесят ярдов открытого пространства.

Я снял „браунинг“ с предохранителя, дослал патрон в ствол и прицелился чуть выше головы мальчика. Акулы задержались у самого рифа и, взбивая бурлящую воду плавниками, начали рвать рыбу друг у друга. Хемингуэй продолжал плыть с мальчиком на спине, время от времени оборачиваясь и потом глядя на меня. Как только они поравнялись с „Крошкой Кидом“, Фуэнтес помог ему поднять в шлюпку всхлипывающего Грегори, и только убедившись в том, что мальчику ничто не угрожает, Хемингуэй сам выбрался из воды.

Потом, уже на „Пилар“, он негромко спросил меня:

– Почему ты не стрелял?

– Акулы были слишком далеко, а Грегори заслонял их.

Если бы они пересекли риф, я бы открыл огонь.

– „Браунинги“ только что доставили на яхту, – заметил писатель. – Мы еще не учились стрелять их них.

– Я знаю, как ими пользоваться, – сказал я.

– Ты хорошо стреляешь, Лукас?

– Да.

– Ты смог бы прикончить этих трех бестий?

– Вряд ли, – ответил я. – По крайней мере, не всех.

Вода – лучшая преграда от пуль, а акулам, чтобы добраться до вас, было бы достаточно перед нападением нырнуть на два метра.

Хемингуэй кивнул и отвернулся.

Через несколько минут Грегори признался, что держал на поясе рыб, и Хемингуэй начал при помощи слов выбивать дурь из его головы. Воспитательный процесс продолжался весь обратный путь до Кохимара.

– Твой донесения не стоят выеденного яйца, Лукас, – заявил Дельгадо, от которого не укрылся тот факт, что за несколько недель не было сделано практически ничего.

– Мне очень жаль, – отозвался я. Я не мог, да и не хотел излагать в рапорте свое ощущение, что в ближайшее время произойдет нечто важное.

– Я серьезно. Можно подумать, я читаю сценарий одного из дурацких фильмов Энди Харди. В котором не участвует Джуди Гарланд.

Я пожал плечами. Мы встретились на тупиковой дороге, ведущей из Сан-Франциско де Паула. Дельгадо прибыл на мотоцикле, я – пешком.

Дельгадо сунул мой рапорт на двух страницах в свою кожаную сумку и забрался в седло.

– Где сегодня Хемингуэй?

– На яхте с сыновьями и парой друзей, – ответил я. – Опять гоняется за „Южным крестом“.

– Тебе удалось услышать что-нибудь по рации яхты?

– Ничего. Ни одной передачи с абверовским шифром.

– Как же ты оказался на берегу, если Хемингуэй в море?

Я вновь пожал плечами:

– Он не пригласил меня с собой.

Дельгадо вздохнул:

– Ты позоришь звание разведчика, Лукас.

Я промолчал. Дельгадо покачал головой, завел двигатель и уехал, оставив меня в облаке пыли. Я дождался, пока он исчезнет из виду, и вошел в густой лес у заброшенного сарая.

Там меня ждал Агент 22 с маленьким мопедом, на котором он зачастую следил за лейтенантом Мальдонадо.

– Слезай, Сантьяго, – велел я. Юнец спрыгнул на землю и, как только я сел на мопед, устроился за моей спиной.

Он обхватил меня руками за пояс. Я обернулся и посмотрел в его темные глаза.

– Сантьяго, зачем ты это делаешь?

– Что делаю, сеньор Лукас?

– Помогаешь сеньору Хемингуэю… рискуешь… может, это кажется тебе игрой?

– Это не игра, сеньор. – Голос Сантьяго звучал вполне серьезно.

– Тогда зачем?..

Он отвернулся к сараю, но я успел заметить слезы в его темных глазах.

– Слово, которым называют сеньора Хемингуэя… в общем, я называю его так же. Человеком, которого у меня никогда не было.

Мне потребовалась секунда, чтобы понять, о чем он говорит.

– Папа?

– Si, сеньор Лукас, – отозвался мальчик и посмотрел на меня. Его худые руки крепче обхватили мой пояс. – Когда я хорошо выполняю его задания или хорошо играю при нем в бейсбол, Папа смотрит на меня, и в его глазах появляется такое выражение, как будто он смотрит на одного из своих сыновей. И тогда я представляю – только на мгновение, – что я тоже могу назвать его папой, и что это взаправду, и что он обнимает меня так же, как своих собственных детей.

Я не знал, что сказать.

– Пожалуйста, будьте осторожны с мопедом, сеньор Лукас, – велел мне десятилетний мальчишка. – Он нужен мне, чтобы вечером следить за Бешеным жеребцом, а когда-нибудь я должен буду вернуть машину джентльмену, у которого ее позаимствовал.

– Не беспокойся, – заверил я его. – Я ведь ничего не сломал, правда? Держись крепче, дружище. – Крохотный мотор с треском завелся, и мы, набирая скорость, помчались по дороге вслед за Дельгадо.

Пока Хемингуэй проводил почти все свое время с сыновьями, я мог без помех заниматься „Хитрым делом“ и изучать противоречивые развед-сводку, стекавшиеся ко мне. Эта операция с самого начала выглядела бессмысленной, и я пытался сложить кусочки мозаики. Почему директора так интересует ребяческая затея писателя? Зачем было Яну Флемингу из БКРГ и Уоллесу Филлипсу из ОСС входить со мной в контакт?