Лицо почти не пострадало, и только рот был широко распахнут, словно в искреннем изумлении. Впрочем, то же самое можно было сказать почти обо всех нас. Я нагнулся, ухватил его за волосы и рубашку и втащил на борт. Вода, смешанная с кровью, потекла по палубе и зажурчала в сточных желобах.

Я не знал этого человека. У него было худое, бледное, чуть заросшее лицо; короткие волнистые волосы; его ярко-голубые глаза уже начинали стекленеть. Очередь „томпсона“ попала ему в грудь и пах. На внутренней поверхности левого предплечья остался легкий шрам от первой пули „ремингтона“, а более широкое входное отверстие в боку указывало, куда угодил второй выстрел, сбивший его с ног. Во время столкновения катера с берегом ему почти оторвало правую руку.

Я обыскал его. К моему удивлению, бумажник не выпал из кармана. На маленькой промокшей карточке без фотографии было указано имя – майор Курт Фридрих Дауфельдт, офицер управления имперской безопасности, СД АМТ IV. На отдельном листке бумаги под двойной эсэсовской молнией было напечатано, что майор СС Дауфельдт выполняет важное задание командования Третьего Рейха, и все служащие вооруженных сил, разведки и органов безопасности обязаны оказывать ему посильное содействие. Хайль Гитлер! Ниже стояли подписи рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, Рейнхарда Гейдриха и майора Вальтера Шелленберга, главы РСХА VI.

Вот оно как. Я положил промокший листок в карман и всмотрелся в лицо трупа.

– Привет, Колумбия, – сказал я. Я сомневался, что на Кубе найдутся другие агенты столь высокого ранга, с письмом от трех высших чинов СД. Один из них был убит в Чехословакии, однако письмо по-прежнему свидетельствовало о том, какая власть была вверена человеку, тело которого лежало передо мной. В чем бы ни заключалась операция „Ворон“, она имела огромное значение и проводилась с ведома верхов нацистской иерархии. Вряд ли Дауфельдт носил при себе письмо и удостоверение, выполняя свое секретное задание, но, вероятно, сегодня вечером, разделавшись с Хемингуэем, он намеревался бежать и захватил с собой свои верительные грамоты. – Прощай, Колумбия, – добавил я. – Прощайте, герр майор Дауфельдт. Aufwiedersehen.

Труп ничего не сказал. Дождь почти прекратился, но мелкие капли продолжали падать на его запрокинутое лицо.

Я заглушил двигатель и осмотрел „Крис-Крафт“ в поисках повреждений. В пятидесятигаллоновой бочке было три отверстия, и повсюду расплескалось горючее. Я недовольно покачал головой. Только по чистой случайности топливо не воспламенилось от пуль или разогретой машины, установленной чуть впереди кормовой рубки. На катере был маленький шкафчик, я обыскал его и нашел там ветошь, небольшое ведро и рулончик липкой ленты. Я, как мог, залепил ею пробоины, перекатил бочку отверстиями вверх и вновь закрепил ее на месте.

Потом я вытер тряпками горючее и выбросил их за борт. Сняв с трупа рубашку, я как можно тщательнее собрал ею остатки разбрызганного топлива и, зачерпывая ведром морскую воду, несколько раз окатил палубу и сиденья, пока запах солярки не ослаб. Я осмотрел днище, решил, что туда просочилось совсем немного топлива и его пары не представляют опасности.

Лотом я включил маленькую помпу, чтобы откачать горючее.

Катер не взорвался.

„Быстрее! – торопило меня подсознание. – Может быть, Хемингуэй ранен и умирает“. Но если бы я взлетел с катером на воздух в сотне ярдов от „Пилар“, это вряд ли помогло бы ему.

Когда днище было осушено и остатки топлива испарились, я перебрался на нос, протащил труп через машинное отделение и уложил его на палубу в кормовой рубке под бочкой.

Потом я отмыл от крови палубу носовой рубки.

Пустившись в обратный путь, я следил за „Пилар“ в двенадцатикратный бинокль, по-прежнему не замечая там никакого движения. С другой стороны, его не было и перед тем, как майор Дауфельдт попытался прорваться к морю.

Я свернул к западу и медленно подплыл к корме яхты Хемингуэя с „магнумом“ в руке, старательно держась подальше от илистого берега и песчаных отмелей. Отсюда я мог заглянуть в рубку и темный вход в носовые каюты. Ничего Приблизившись на шесть метров и вытянувшись во весь рост, я увидел палубу каюты почти до кормовой банки.

Там лицом вниз лежало тело. Я увидел шорты, раскинутые ноги, массивный торс в свитере с обрезанными рукавами, бычью шею, короткие волосы и бороду. Это был Хемингуэй.

Его затылок и виски были покрыты кровью. Волны покачивали „Пилар“ из стороны в сторону, и тягучая жидкость лениво переливалась Казалось, Хемингуэй не дышит.

– Проклятие, – прошептал я „Крис-Крафт“ подплыл к правому борту „Пилар“ и уткнулся в него. Из носового отсека не слышалось ни звука. Боковое стекло слева от штурвала было разбито. Должно быть, когда раздался выстрел, Хемингуэй управлял яхтой. Но ведь кто-то должен был бросить кормовой якорь!

Колумбия, он же Дауфельдт, застрелил писателя с берега, расположившись неподалеку от пирса, потом приплыл сюда на „Лорейн“ и поставил „Пилар“ на якорь А может быть, и нет. Я привязал катер к крюку на правом борту у кормы, там, где прежде стоял „Лорейн“, и, когда волны одновременно подбросили оба судна, перепрыгнул на борт яхты, держа в правой руке „магнум“, в левой – гранату и следя за трапом носового отсека и люком ходовой рубки над разбитым стеклом. Тишина и спокойствие. Я слышал только плеск волн.

Наконец я отважился посмотреть на Хемингуэя. Было много крови, и по меньшей мере в одном месте с его черепа была содрана кожа – чуть выше и позади уха. Колыхание яхты мешало мне определить, дышит ли он. Кровь с его головы натекла на ухо, пострадавшее от моего кулака. При воспоминании о нашей драке меня вновь охватил стыд.

Я повернулся к спуску в каюту, и в тот же миг из люка показалось дуло револьвера. Я вскинул „магнум“, но слишком поздно Раздались три коротких резких выстрела, я почувствовал два сильных удара в грудь Я завертелся волчком, пытаясь удержать „магнум“. Послышался еще один хлесткий звук, и в моем левом боку что-то взорвалось.

Я выронил пистолет и гранату, упал на кормовую банку и перевалился через задний борт, срезанный ниже обычного по заказу Хемингуэя, чтобы было легче втаскивать крупную рыбу.

Упав в воду, я услышал отдаленный всплеск. В моих глазах потемнело – то ли из-за того, что меня покинуло сознание, то ли потому, что я окунулся в черную жижу и пошел к илистому дну.

– Будь ты проклят, Лукас, не вздумай умереть!

Кто-то бил меня по лицу. Бил крепко. Боль от ударов не шла ни в какое сравнение с чувством, будто бы в моей груди и правой руке шевелятся горячие сверла, и казалась совершенным пустяком на фоне мучительного жжения в левом боку, однако пощечины удерживали меня от падения в уютную темноту воды и смерти. Я собрался с силами и открыл глаза.

Дельгадо с улыбкой отодвинулся от меня и сел.

– Вот и славно, – сказал он. – Ты можешь умереть в любую минуту, но прежде я хотел бы получить ответы на пару вопросов. – Он сидел на складном стульчике без спинки, установленном в центре рубки „Пилар“. Тело Хемингуэя все еще лежало на палубе слева от нас, уткнувшись лицом в лужу крови.

К этому времени лужа растеклась еще шире. На Дельгадо были грязные белые брюки, матросские туфли и его обычная майка. У него были загорелые мускулистые плечи. Он держал в руке спортивный шестимиллиметрвый револьвер Хемингуэя и постукивал его стволом по своему колену. Я приподнял голову и сосредоточил на нем взгляд.

Я качнулся к нему, стараясь схватить его, прежде чем он поднял пистолет. Меня охватила боль, голова закружилась, в глазах все расплылось. Мои руки были скованы за спиной, металл впивался в кожу запястий. Я понял, что сижу на банке вдоль правого борта рубки, и Дельгадо приковал меня к короткому отрезку декоративного бронзового поручня под планширом. Вода пропитала мою одежду и хлюпала в обуви. Я взирал на стекавшие с меня струи с тупым интересом, который не обострился и тогда, когда я заметил, что они в основном состоят из алой жидкости. Я буквально истекал кровью. Вероятно, Дельгадо выудил меня из воды и привел в чувство сразу после стрельбы.