– Пожалуй, это и есть то, что ты называешь „подтверждением“, – сказал тем вечером Хемингуэй. Мы сидели во флигеле, Патрик и Грегори с криками плескались в бассейне. – Твой Колумбия наверняка получит от СД награду за передачу в ночь понедельника. – Писатель посмотрел мне в глаза. – Но где он добывает все эти сведения? Откуда у немецкого агента на Кубе вся эта сверхсекретная информация об англичанах?

– Хороший вопрос, – признал я.

Около часа утра меня разбудил писк морзянки в наушниках. Я спал так крепко, что пропустил первые пять групп, однако отправитель любезно повторил передачу трижды с получасовыми интервалами.

Это был старый книжный код на базе антологии немецких народных сказок. Передач, зашифрованных цифровым кодом СД. не последовало. После третьего повтора я включил двадцативаттную лампу над столом и впился взглядом в маленькую неряшливую тетрадь радиожурнала.

КОЛУМБИЯ НАЗНАЧАЕТ ПАНАМЕ РАНДЕВУ 22 АВГУСТА В 2.40 ТАМ ГДЕ БЛЕДНАЯ СМЕРТЬ ПОСЕЩАЕТ ЛАЧУГИ И КОРОЛЕВСКИЕ ДВОРЦЫ ПОД СЕНЬЮ ПРАВОСУДИЯ.

В тесной радиорубке было жарко и влажно – воздух, лениво втекавший в крохотные иллюминаторы, вонял дизельным выхлопом, дохлой рыбой, отбросами, разогретыми горячим дневным солнцем и душным ночным воздухом, но, пока я читал и перечитывал текст, моя кожа покрылась холодной испариной..

Я ни на секунду не поверил, что Панама – Мария – встречается с Колумбией в 2.40 завтрашнего утра, но место свидания было выбрано как нельзя удачнее. Судя по всему, Колумбия решил, что мы с Хемингуэем убили Марию, а теперь он, вероятно, заподозрил, что мы вдобавок разгадали шифр СД.

В любом случае мне следовало показать Хемингуэю этот текст, как и предыдущие, и мы должны были присутствовать в точке смертельного „рандеву“, как при высадке обреченных немецких агентов. Только на сей раз никто из немцев не погибнет.

Утром в пятницу мне пришлось долго уговаривать Хемингуэя. Я не рассказал ему о последнем радиоперехвате. Мы сидели во „Флоридите“, заправляясь крутыми яйцами и дайкири. Кроме нас, в баре был единственный посетитель, спавший на табурете у дальнего конца стойки.

– Послушай, – сказал писатель, – „Южный крест“ отплывает не раньше воскресенья. Зачем нам выходить в море сегодня ночью?

– У меня предчувствие, – чуть слышно произнес я. – Будет лучше, если вы увезете отсюда мальчиков на выходные.

Хемингуэй посыпал солью яйцо и нахмурился. За лето его борода отросла, но там, где она кончалась, на коже виднелся солнечный ожог. Его поврежденное ухо почти зажило.

– Лукас, если ты собираешься устроить какое-нибудь дешевое представление…

– Просто хочу несколько дней заниматься „Хитрым делом“, не тревожась о вашей и своей безопасности. Мне будет намного легче, если вы с мальчиками и приятелями не станете путаться под ногами.

Во взгляде Хемингуэя все еще читалось сомнение.

– Вы можете доплыть до Ки-Параисо или до самого Конфитеса и подождать яхту там, – добавил я. – Соннеман сказала, что „Южный крест“ обогнет Кубу с востока…

– Вряд ли ее можно считать надежным источником, – проворчал Хемингуэй.

– Что из того? Даже если они поплывут на запад, вы успеете догнать их, прежде чем они доберутся до Кингстона.

Я отправлю ваших оперативников следить за „Южным крестом“, и мы радируем вам в обычном морском диапазоне либо свяжемся с Гуантанамо и попросим капитан-лейтенанта Бойля переправить вам наше послание через их мощные передатчики.

– Значит, ты хочешь залечь на дно на недельку-другую? – спросил Хемингуэй.

Я помассировал глаза:

– Мне нужен отпуск.

Хемингуэй рассмеялся.

– Это точно, Лукас. Ты дерьмово выглядишь.

– Gracias.

– No hay de que! – Хемингуэй выскреб из скорлупы остатки яйца и потянулся за другим. – Что ты станешь делать, если тебе потребуется помощь здесь, в Гаване?

– То же самое, – ответил я. – Вызову вас по рации из Кохимара или попрошу у Боба Джойса разрешения воспользоваться станцией Гуантанамо.

– При помощи шифра? – У Хемингуэя разгорелись глаза.

Я покачал головой.

– У Саксона нелады с шифрами. Мы придумаем наш собственный код, который вы сможете понять.

– Например?

– Хм-мм… – протянул я, – если мне потребуется помощь, я передам, что кошки чувствуют себя одиноко и их нужно покормить. Если захочу увидеться с вами, но не здесь, то назначу встречу там, где кубинцы поднимают свой флаг.

– На Кейо Конфитесе.

– Да, – ответил я. – Поскольку вы отплываете ночью, вам следует поторопиться. У вас много дел.

– Но зачем ночью? – спросил Хемингуэй. – Зачем выходить в море в темноте?

Я допил свой дайкири.

– Я хочу, чтобы никто не узнал о вашем отплытии, по крайней мере, до завтра. Этой ночью мне нужно многое сделать.

– И ты, конечно, не расскажешь мне, что именно.

– Расскажу позже, – ответил я.

Хемингуэй заказал еще две порции коктейля в высоких бокалах и новую корзинку яиц.

– Так и быть, – произнес он. – Я вызову Волфера и остальных, и мы отправимся с наступлением темноты. Мы будем ждать „Южный крест“ у Конфитеса. Большая часть снаряжения и провизии уже на борту, поэтому выйти в море сегодня ночью не составит особого труда. Но мне это не нравится.

– Вы отправляетесь всего на день раньше запланированного срока, – заметил я.

Писатель покачал головой.

– Мне не нравится вся эта затея, – сказал он. – Она дурно пахнет. У меня чувство, что мы никогда больше не увидимся, Лукас. И что очень скоро кто-нибудь из нас, а то и оба погибнем.

Моя рука с бокалом замерла на полпути к губам.

– Типун вам на язык, – негромко произнес я.

Хемингуэй внезапно улыбнулся и притронулся своим бокалом к моему.

– Estamos copados, amigo, – сказал он. – К черту их.

К черту их всех.

Я чокнулся с ним и выпил.

„Сementerio de Cristobal Colon“ – один из крупнейших в мире некрополей. Кладбище занимает территорию, равную десятку городских кварталов, в некотором отдалении от района отелей, между районами Ведадо и Нуэво Ведадо.

Я добрался до него ночью, проехав вокруг порта, по южной границе Старой Гаваны и замкнув петлю с запада, мимо Кастилло дель Принсип.

Кладбище было заложено в 60-х годах XIX века, когда в катакомбах церквей Гаваны не осталось места для захоронений. Хемингуэй рассказал мне, что проект некрополя был выбран на основе конкурса, который выиграл молодой испанец Каликсто де Лора Карадоза. Архитектор спланировал кладбище на средневековый манер с узкими проездами, идущими под прямым углом; их смыкающиеся перекрестки разделяли похороненных по общественному положению и классам. Расположенное к западу от Старой Гаваны, ширина улиц которой едва позволяла разъехаться двум повозкам, кладбище казалось продолжением города живых в город мертвецов. Хемингуэй сказал, что, завершив проект и воплотив его на местности, Каликсто де Лора Карадоза умер в возрасте тридцати двух лет и стал одним из первых обитателей кладбища. По всей видимости, эта история забавляла писателя.

У главного входа на каменной плите был высечен латинский девиз: „Бледная смерть посещает лачуги и королевские дворцы“.

Рандеву было назначено на 2.40. Я оставил „Линкольн“

Хемингуэя в боковом проулке и подошел к восточным воротам чуть позже часа ночи. Все ворота кладбища были на запоре, но я отыскал дерево, росшее вплотную к железной изгороди, и перебрался через нее, тяжело спрыгнув на траву по ту сторону. На мне были черные куртка, брюки и шляпа „федора“, низко надвинутая на глаза. На моем бедре в кобуре с вытяжным ремешком висел „магнум“, свой складной нож я сунул в карман брюк, а в карман куртки положил мощный фонарь, взятый с „Пилар“. На плечо я набросил свернутую бухтой десятиметровую веревку, также с „Пилар“. Я сам не знал толком, зачем мне веревка – чтобы связывать пленников, устраивать ловушки, перебираться через заборы, – но решил, что будет нелишне захватить ее с собой.

Несколько месяцев назад Хемингуэй упомянул, насколько причудливо выглядит кладбище – состоятельные семейства Гаваны на протяжении почти восьмидесяти лет соперничали друг с другом, возводя все более пышные склепы и монументы, – однако я не ожидал встретить целые кварталы, заполненные образчиками надгробной архитектуры. Я держался вдали от пустынных тихих проездов, рассекавших кладбище, и пробирался узкими дорожками и тропинками между памятниками. В лунном свете мне казалось, что я очутился в каменном лесу – распятые Иисусы в предсмертной муке взирали на меня сверху вниз, вокруг высились замысловатые греческие часовни с фресками и белоснежными колоннами, над могилами, словно кружащие стервятники, парили ангелы, серафимы и херувимы; в темноте похожие на завернутых в саваны женщин маячили Мадонны с воздетыми кверху пальцами, которые напоминали револьверы, нацеленные в небо, готические мавзолеи с железными воротами отбрасывали черные тени поперек моего пути, тут и там виднелись урны, сотни дорических колонн, в тенях которых могли скрываться убийцы, и повсюду в прохладном ночном воздухе носилось зловоние гниющих цветов.