– Врача! Немедленно!

Очнувшись примерно через час, Хантингтон с неудовольствием обнаружил, что находится в стерильно белом помещении и в плотном окружении белых халатов. В его обнаженную грудь впились какие-то резиновые присоски, от них куда-то в пространство уходили провода. Он разжал губы и спросил:

– Ну и что? Где я?

Френсис Пардолези, личный врач президента, ответил тотчас же:

– На этом свете, сэр. Не надейтесь, что вы в раю.

Он пошуршал над беспомощно лежащим Россом длинным свитком бумаги, только что выползшим из электронной машины. Он манипулировал им, как древнеегипетский жрец свитком из папируса.

– Вам огласить сейчас ваш диагноз или?..

– Лучше положите его со мной в мой саркофаг, – сказал Хантингтон и закрыл глаза. Боль отпустила его, и он отдыхал.

– Ваше последнее желание будет исполнено, сэр, – жизнерадостно откликнулся врач. Все вокруг были так озабочены и деятельны, их белые одеяния порхали, как крылья ангелов. Хантингтон понял, что на этот раз "снаряд" пролетел мимо и ему еще придется помучиться и поработать на этом свете.

– Мы на войне, доктор. Поэтому верните мне мою форму – рубашку, галстук и пиджак.

– Парочка дней отдыха вам бы не повредила.

– А вы мне можете гарантировать, что ничего не случится за эти два дня?

– Я не волшебник Мерлин!

– Зато вы Гиппократ и Парацельс. Спасибо вам, мистер Целитель.

– Оставьте мне ваш автограф, мистер Хантингтон. – Врач протянул ему листок бумаги с напечатанным текстом. – Подпишитесь там, где я поставил галочку.

Росс удивился.

– Что это?

– Формальность, сэр. Обыкновенный бланк АМА.

– Что значит АМА? – нахмурил брови Росс.

– Аббревиатура Американской Медицинской Ассоциации. Ваша подпись подтвердит, что больной сам, в здравом уме и памяти, отказался от дальнейшего излечения.

– Если я подпишусь, а потом отдам концы, моя семья не предъявит вам никаких претензий...

– Вы ловите мои мысли на лету, сэр.

Росс поставил свою подпись не раздумывая.

Приоткрыв дверь, в палату заглянул президент.

– Как дела, Фрэнк?

– Мы вернули мистеру Хантингтону его любимый галстук, – отрапортовал Френсис Пардолези.

Президент тактично остался стоять у двери, пока Росс одевался.

– Мне не хотелось бы, чтоб мои друзья превращались в "камикадзе". Расслабься, Росс.

Хантингтону не понравилось, что с ним обращаются, как с ребенком, подхватившим простуду во время игры в футбол на школьной площадке.

– Давайте забудем про этот инцидент, – сказал он. – Мистер президент, вы нашли время подумать о моем проекте?

Президент был несколько обескуражен таким стремительным переходом от пустой беседы к насущным делам.

– Вы считаете, что УНБ недостаточно компетентен?

– Нет, сэр, но...

Они вышли в коридор, плотно закрыв за собой дверь медицинской палаты.

– Скажи мне, Росс, честно – ты плетешь свою сеть?

– Не совсем так, мистер президент, – улыбнулся Хантингтон. Но скрытый подтекст явно читался в его усмешке.

– Я не вмешиваюсь в твои дела, я не проникаю в твою тайну. Я только выслушиваю здравые и разумные суждения... Мой совет – отдохни в мягкой постели в гостевой комнате Белого дома... у меня под боком. Вместе мы дождемся донесений и выводов нашей разведки, а тогда...

Хантингтон не сдержался и повысил голос:

– А если я вздремну на минутку... и транспорты с войсками окажутся в зоне ядерного удара?!

Лицо президента внезапно словно окаменело. Исчезла улыбка и морщинки со лба и из уголков глаз. Он стал похож на собственное скульптурное изображение.

– В конце концов, решать придется мне. Для этого меня избрали.

МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ, ВАРШАВА

Генерал Веслав Старон молча изучал карту, не обращая внимания на снующих по комнате офицеров. У каждого из них было свое дело, своя задача. Военное счастье пока еще ни разу не улыбнулось полякам. Войска медленно, но постоянно отходили на заранее подготовленные позиции, и, неся потери, покидали их, вновь отступая. Три польские дивизии сохраняли боеспособность и, вообще, избежали уничтожения только благодаря тактическому отступлению, отдавая тем самым противнику польскую землю кусок за куском. В воздушном пространстве ситуация складывалась по-другому – более счастливо для поляков, ЕвроКон потерял гораздо больше самолетов, чем они.

Проигранное ЕвроКоном воздушное сражение над Северным морем изменило весь характер авиационной войны. Острые жала немецких и французских "ос" реже стали впиваться в тело истерзанной Польши. Но добрые вести тут же сменялись плохими, и даже очень плохими. Давление ЕвроКона на каждом участке фронта усиливалось. Он опустил руки в карман мундира в поисках сигарет и обнаружил мятую пачку с одной единственной сигаретой. И только одна спичка оставалась в коробке. Он чиркнул ею и закурил. Он был рад хоть на какие-то мгновения отвлечься от карты.

Табачный дым запахом и вкусом напоминал жженные сухие листья. Будучи молодым офицером, Старон на свое грошовое жалование не имел возможности покупать американские или французские сигареты. Он рос в чинах, росло и его материальное благополучие, но привычка к дешевому табаку сохранилась. Впрочем, для него сейчас любая сигарета пахла пороховым дымом и выхлопом танковых двигателей.

Сигарета, которую он курил, была русской. Россия! Он держал четыре дивизии на восточной границе. Там, на востоке, офицеры из окопов с опаской глядели через бинокли на белорусскую и украинскую территории, но всех волновало одно – как поведет себя "старший брат" славянских народов, грозным и молчаливым великаном высившийся за спиной новообразованных государств. Почти половина польской армии пока не принимала участие в войне, оберегая восточные рубежи. Русские затаились. Американские спутники не зафиксировали каких-либо значительных передвижений войск. Старон не очень верил в космическую разведку. Их орбиты были четко определены, и умный противник мог обмануть их сенсорные устройства. Министр больше полагался на политический зондаж, на агентурные сведения, доставляемые прямо из кремлевского логова. Но пока все было неясно, призрачно, туманно. Высокий пост и большие серебряные звезды, которые Родина прикрепила на его погоны, возлагали на него обязанность быть мудрым и расчетливым. И не принимать скороспелых решений на основе непроверенных и смутных данных. Один неверный шаг, и страна окажется на дне пропасти.

Он отдал распоряжение старшему офицеру связи:

– Соедините меня с командиром 8-й механизированной дивизии.

17 ИЮНЯ, РАСПОЛОЖЕНИЕ 19-й МОТОПЕХОТНОЙ БРИГАДЫ, ЛЕСЗНО, ПОЛЬША

Площади и узкие улицы городка были забиты "Леопардами" и самоходными АПЦ. Их темно-зеленые орудийные башни, броня, гусеницы, антенны жутко дисгармонировали с пестрой радостной окраской домиков старинной барочной архитектуры похожего на кукольный городка Лесзно. Скучающие немецкие солдаты, взобравшись на броню, тупо и неподвижно устремляли к небу пустые, ничего не выражающие от тоски и усталости глаза или бродили по булыжным мостовым, лязгая подкованными ботинками. Но никто не выпускал оружие из рук, и танковые шлемы с радионаушниками были наготове.

Двенадцать дней почти непрерывных боев измотали офицеров и солдат. Они потеряли много машин, а большинство оставшихся нуждалось в серьезном ремонте. 7-й батальон практически лишился половины своей ударной силы. Всей дивизии требовалось время на перегруппировки, пополнение и отдых.

Гусеницы лязгнули по мостовой. Танки "ЛеКлерк" и самоходки АМХ-10 прокладывали себе путь через город. 5-й французский дивизион из стратегического резерва направился к линии фронта.

Вилли фон Силов поскреб колючий подбородок, с брезгливостью ощупывая двухдневную щетину. Теперь, наконец, он дорвался до горячей воды, мыла и бритвы.

Прервав свое занятие по "наведению красоты", он прислушался к шуму моторов.