– Мама, это я, – и добавила спустя мгновение, точно застрявший в горле комок проглотив: – Мы пришли.

С крыльца донеся странный скрип, будто что-то покатилось. И я увидел женщину, поседевшую слишком рано для своих лет, кутающуюся в пуховый платок. Она медленно повертывала кресло-каталку в сторону ступенек, сбегавших с крыльца.

– Это моя мама, – шепотом произнесла она. И представила меня новым, непривычным именем, услышав которое, я отчего-то вздрогнул.

– Мама, – продолжила она, – это он. Я тебе говорила о нем.

Мы поздоровались; я склонил голову и пожал протянутую мне тонкую пергаментно сухую руку, в которой явственно, как пойманная в плен бабочка, трепетала жилка пульса.

– Я очень рада вас видеть, – сказала мама. – Жаль, вы раньше не могли к нам зайти.

Моя спутница взялась за ручки кресла и покатила его в дом. Я вошел следом.

– Не надо, доча, я сама. Ты проводи лучше своего кавалера в гостиную. А я чай принесу, он только что вскипел, вас дожидается. —И с порога кухоньки мама крикнула, обращаясь ко мне, – Все же, как хорошо, что вы нашли время зайти к нам.

– Раньше не получалось, – произнесла она за меня. – Только сегодня смог вырваться. Мама, он всего на несколько часов, с тобой познакомиться. Я тебе говорила….

– Да, доча, я помню.

– Он не сможет остаться. Так получилось, что сегодняшний вечер свободен, а потом… – она замолчала, не договорив.

– Я понимаю, – голос, доносившийся из кухни, заметно ослаб. – Жаль, что вы не сможете остаться. Скажите, – мама появилась в дверях кухни с подносом, закрепленном у подлокотника, на нем стояли чашки, заварочный чайник, сахарница. – Скажите, а нельзя ли вам будет как-нибудь отпроситься или, к примеру…

– Мама, я же говорила тебе.

– Я помню, доча, просто…

– Простите, действительно не могу. Рад бы, но… всего на часок и вырвался. Вы уж не обижайтесь, что так получилось, иначе просто не выходит, – скороговоркой выпалил я.

– У него обстоятельства, – добавила она. Мама кивнула, подъехав к столу, стала расставлять чашки. Дочь поспешила помочь.

– Я поставлю, ты лучше принеси варенье из холодильника, я про него совсем забыла. Крыжовенное. Вы любите крыжовенное варенье?

Я кивнул, глядя, как ловко пергаментные руки управляются и с колесами кресла-каталки и, одновременно, с приборами, расставляемыми на столе. Дочь принесла банку варенья, блюдечки, ложечки. Расставив все, подошла ко мне, склонилась, шепнула в самое ухо.

– Это случилось три года назад. Несчастный случай.

Я сидел, замерев.

– Поэтому мы переехали сюда. Сам знаешь, город не приспособлен для кресла-каталки. В городе могут жить только полноценные люди… с возможностями, – ее глаза заблестели.

– Я знаю.

– А здесь мама работает библиотекарем. Тут недалеко, всего четыре дома. Обратно, иной раз, если я задержусь на работе, она добирается сама, – сказала она не без гордости. – Она все хочет делать сама. Как прежде.

– Да вы накладывайте варенье, – пригласила меня мама. – Не стесняйтесь. Доча, принеси салфетки, они в шкафчике. А вы будьте как дома. Вы чай с сахаром пьете?

– Я лучше с вареньем.

Мама улыбнулась.

– Не кисловато на ваш вкус? Я в этом году по особому рецепту делала.

Варенье было великолепным, услышав это от меня, мама не смогла сдержать довольной улыбки. Потом ближе придвинулась к столу и спросила, словно желая, чтобы ее не услышала дочь:

– Должно быть, важная у вас работа. Выходные-то часто бывают?

Мне был подан предостерегающий знак, но я ответил:

– Официально-то да. А в реальности как получится. Я даже сегодня с трудом вырвался. Хотя и суббота.

Обе женщины, и мать, и дочь, улыбнулись, каждая своему. Я отставил в сторону выпитую чашку и огляделся. Скромно, не бедно, а именно скромно; чисто и очень уютно. Если бы не просевшие кое-где полы, не желтые разводы на потолке…. Должно быть, я излишне долго смотрел на них, одно из пятен располагалось как раз над моей головой. Мама сказала:

– Дому нужен мужчина. Он не старый, но кое-что требуется. Крышу подлатать, полы перестелить, – и смущенно замолчала, оглядываясь на дочь. Но та, немного растерявшись, не произнесла ни слова. Я опустил глаза.

– Жаль, что вы не останетесь, – безнадежно произнесла мама. Я посмотрел на нее, но, встретив мой взгляд, мама переменила тему: – Чайку еще не желаете?

Ее дочь налила мне еще и торопливо перевела разговор на новое расписание электричек, утвержденное со следующей недели. Она будет приезжать немного раньше по субботам, на четверть часа. Так что, мама, будешь меньше волноваться.

– А я уже меньше волнуюсь, – спокойно ответила та. И кивнула в мою сторону. Дочь замолчала неожиданно, а потом произнесла отрывисто:

– Он меня будет, как и раньше, до вокзала провожать.

– Хорошо. У вас машина?

– Да, – ответила за меня она. – Новая «тойота».

Мама не сводила с меня взгляда.

– Вы простите, что я вот так интересуюсь, расспрашиваю вас, но вы, должно быть, неплохо получаете, раз машина…

– Вполне, – снова она. – Жаль, что по нашему бездорожью на «тойоте» сюда тяжеловато добраться. Разве на внедорожнике.

– Да. Это у нас в поселке асфальт, а до поселка… конечно….

Я поежился под пристальным взглядом. Переменил позу и невольно расплескал чай. Она быстро поднялась, вышла в кухню за тряпкой. Вернулась, ловкими движениями рук стала собирать пятно со скатерти.

– Ты маме понравился, я вижу, – шепнула она. – Не обижайся, что она так выспрашивает, это у нее любимое занятие. Переживает за меня, хочется знать, с кем я, как…

– А от вокзала вы далеко живете?

– Полчаса на машине, – ответить мне снова не довелось. – Если на дороге нет пробок.

– Так поздно они вряд ли бывают.

– Уже не бывает, – она откашлялась, голос сел. – Конечно. Мы быстро доезжаем.

– А тихо у вас?

– Под окном небольшая улочка. Но сами окна с тройным стеклопакетом, звуконепроницаемые. Мама, я же говорила тебе про евроремонт, ты помнишь.

– Я о другом. Я в смысле хулиганья какого.

– Нет, – она повысила голос, почти кричала. – Никого нет. Все спокойно.

И разом наступила тишина. Где-то зазвонили часы, отбивая половину двенадцатого.

– Уже поздно, – я поднялся. – Мне, наверное, пора.

– Вы не останетесь…

– Нет, увы, не смогу.

– Домой?

– Обратно в город, – снова ответила она.

– Почти как дежурство, – объяснил я.

– А разве этого… мобильного телефона у вас нет?

Пауза. Она почему-то молчала.

– Есть… – медленно произнес я, – конечно, есть. Но отсюда почти нет сигнала. А порой в этом есть крайняя необходимость.

Мама кивнула устало.

– Да. Я понимаю. Работа это всегда необходимость что-то отдавать, ничего не получая взамен. И деньги редко когда стоят потраченных усилий. Очень редко, – мама смотрела на дочь, поднявшуюся вместе со мной. – Ты проводишь нашего гостя, доча?

– Да, мама. До калитки.

– Возьми фонарик, темно. А вы, – она повернулась ко мне. Скрипнули колесики. – Вы будьте, пожалуйста, осторожнее. А то мало ли что.

– Мама.

– Нет, я так говорю, – мама подвинула ко мне свою коляску. Быстрым движением взяла мою руку в свою, сжала ее и заговорила шепотом: – Берегите себя. Обязательно. Ради нее. И постарайтесь… попробуйте заглядывать к нам почаще.

– Я постараюсь. Обязательно постараюсь.

– Ради нее.

– Да. Ради нее, – и, не выдержав, я отвел взгляд.

Попрощавшись, мы вышли на крыльцо. Она снова взяла меня под руку. Через дверное окно мама смотрела, как мы спускаемся по ступенькам.

– Все было хорошо, – сказала она, когда сад кончился, и калитка, заскрипев, отворилась. – Спасибо тебе огромное. Теперь мама не будет так волноваться, когда я снова поеду к нему.

– Мне кажется, она узнала мой голос.

– Спустя шесть лет? Нет, – она старательно покачала головой. – Нет, исключено. Да она раньше и не видела тебя.

– Я не слишком удачно сыграл свою роль.