Была осень, и был вечер субботы. Жесткие деревянные сиденья пустовали, в ярко освещенном вагоне я увидел лишь одного человека, девушку, чье лицо обратилось к распахнутой мной двери. Я не мог не узнать ее и шагнул навстречу.

Но она не увидела меня. Ее глаза сосредоточенно созерцали неведомые дали, и не существовало для них ни пустого вагона, ни подступившей к самым окнам колкой октябрьской ночи, ни откатившейся с металлическим позвякиванием двери.

Я подошел и сел напротив. И только тогда она, вздрогнув, заметила меня. Улыбнулась и отвернула лицо, пряча его в вороте пальто. В одиночестве пустого вагона она плакала, разглядывая картины своего сознания. Но пришел я, и ей потребовалось усилие, чтобы вернуться, заперев все картины на прочный замок.

– Привет, – сказал я, и она улыбнулась. Улыбка ее была неуместной и оттого погасла, едва она достала платок. А когда отняла его и, аккуратно сложив, убрала в карман блузки, лицо изменилось, став совсем иным, нежели то, заплаканное, которое видел я, войдя в вагон, и то, встревожено улыбающееся, которым она приветствовала подсевшего незнакомца.

– Я не помешал? – спросил я, и она покачала головой.

– Нет, совсем нет, – первые слова, произнесенные ей за прошедшие годы и за время нашей встречи. И окончательно возвратившись в реальность, произнесла: – Мы давно не виделись. Лет шесть, наверное.

Я кивнул.

– Как ты сейчас?

Я стал рассказывать ей, зачем-то подробно. А она… кажется, вовсе не понимала меня. Внимательно вслушиваясь в произносимые мной слова, она пропускала их сквозь себя, будто ждала услышать что-то, что, как показалось мне, вернуло бы ее назад. Но вернуло бы иной. Какой? – знала ли она сама?

Наконец, перебила. Сказала странное:

– Я, наверное, очень изменилась за эти шесть лет.

Я не знал, что ответить. Она продолжила:

– Нет, я, в самом деле, изменилась. Сильно. Шесть лет – немалый срок, ты просто не заметил еще. Или забыл.

– Прости, я…

– Нет, нет, ничего. Так и должно быть, наверное. Это… скорее, внутреннее изменение, – она замолчала и продолжила после долгой паузы. – Вот видишь, я стала ездить в электричке поздним вечером. Одна.

– Ты куда сейчас?

– Домой. Теперь мы с мамой живем за городом. Тут недалеко, осталось три станции. Наш дом по соседству с дорогой, пять минут пешком, – ее глаза затуманились. – Мама, должно быть, волнуется. Сидит на веранде и ждет. У нас хорошо слышны проходящие поезда. Мама научилась их легко различать: скорый это, товарняк или электричка. В это время года поезда ходят редко, долго стоит тишина…

Она замолчала. Не то, чтобы неожиданно, но я все ждал каких-то недоговоренных ею слов.

– А почему так поздно? Работа?

Она покачала головой и снова подтвердила:

– Нет. Я… из гостей. От друга, – последнее слово она произнесла едва слышным шепотом.

– И не осталась…. Прости.

– Нет, я и не могла остаться. Мама будет переживать. После того случая, она…. Ох, да ты не знаешь….

Она закрыла рукою рот, словно боялась рассказать ненароком мне о нем.

– Какого случая?

– Это личное, так просто не объяснить, – ее взгляд испуганно вцепился в меня, глаза сделались круглыми. – Но он всегда провожает меня до вокзала. И… и… всегда. А потом звонит… или я звоню ему. Что все в порядке… Он тоже волнуется.

Ее глаза округлились совершенно, пальцы стали комкать носовой платок, каким-то образом вновь очутившийся в ее руках. Она задышала часто-часто и затем вымолвила, задохнувшись:

– Он любит меня, – и скороговоркой: – И я тоже очень люблю его. Э-это не объяснить… ты просто… мы не виделись шесть лет, ты не поймешь всего. И потом… мы же с тобой… между нами…. Тебе надо все сначала… все заново….

Она произнесла еще раз слово «непонятно» и замолчала. Напряжение, пульсирующее в глазах, покидало ее, она тихонько всхлипнула, но справилась с собой и стала смотреть в окно.

– Мы и в самом деле долго не виделись, – осторожно, как можно мягче начал я. Она вздрогнула. – Мы уже другие…

– Чужие, – эхом повторила она. – Нет, я не…

– Не то, что раньше. Тогда… в институте…. Все правильно, – я хотел возразить, но она покачала головой и продолжила. – Я сама это поняла. Ведь одно дело – учеба и все такое, а другое, совсем другое – собственный выбор, не зависящий от окружающих… от обстоятельств… от места….

Мы долго молчали. Поезд остановился на пустынном полустанке, постоял и снова тронулся в путь. А мы все молчали и смотрели в непроглядную темень за окном.

– Мне тридцать лет, – тихо сказала она. – И у меня должен быть выбор. Я знаю, мама волнуется, когда я вот так сильно задерживаюсь… – и едва слышно: – Но ведь я не могу без него. Что поделать, если он не может оставить меня…

И – одними губами:

– Навсегда.

И тут же, громче, резче:

– Но он тоже не может без меня. Не может. Я знаю.

И снова молчание, только перестук колес, да резкое, на поворотах, хлопанье двери тамбура. Поезд стал замедлять ход, показались огни новой станции. Показались и исчезли, электричка проследовала без остановки. Вновь бухнула дверь тамбура, когда вагоны миновали одну за другой две стрелки.

Она сцепила пальцы и закрыла глаза, плечом привалившись к стенке. Казалось, она дремала. И только подрагивание больших пальцев, то принимавшихся тереть костяшки, то вновь замиравших, выдавало ее беспокойное бодрствование.

Беретка была чуть великовата ей, и когда она устало коснулась виском стены, та стала медленно сползать на глаза. Она зябко поежилась, запахиваясь в короткий, не по сезону легкий, плащ, и открыла глаза.

– Ты куда сейчас? – спросила она. Спросила так, словно прежнего разговора не было, словно она только что увидела меня и решила узнать, долго ли я буду ее попутчиком.

– На дачу.

– Это далеко?

– Нет, – я назвал станцию, она кивнула. И спросила негромко:

– К кому-то?

– От кого-то. Вернее, от кого-нибудь.

– Значит, все еще один.

Я пожал плечами.

– Тебе проще быть одному.

– Я не знаю. Наверное.

– Наверное, – повторила она. – И все же странно.

– Что странно?

– Мы встретились. Случайно. Там, где наши пути не должны были пересечься никогда. За эти шесть лет мы ни разу не пересекались, хотя жили в одном районе. А тут, когда мы с мамой переехали… – она замолчала. И неожиданно произнесла: – Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем мы встретимся вновь?

– Быть может, столько же, – помолчав, ответил я.

– Или вообще нисколько, – и не дав мне ответить, спросила: – Ты сейчас никуда не торопишься?

– Нет. Если ты хочешь, чтобы я проводил тебя…

– Я хочу, чтобы ты зашел к нам. Ненадолго, на час-полтора, самое большее. Просто посидеть, поговорить. Я познакомила бы тебя с мамой. А потом проводила до станции, если хочешь…. – новая пауза. – Только я хотела бы просить тебя об одной услуге, если не сможешь, ответь сразу, и я… и мы увидимся еще через шесть лет. Или… – она замолчала.

– Я слушаю тебя.

– Я буду называть тебя другим именем.

– Каким? – спросил я, хотя мог бы не спрашивать.

– Человека, который любит меня. Который не может оставить меня у себя. Который провожает до вокзала каждый раз, когда я бываю у него… каждую субботу и иногда на праздники….

Я молчал.

– Тебе ничего не надо будет говорить: ни о себе, ни обо мне. Просто поддержи мой разговор. Он никогда публично не обнимал и не целовал меня, он сдержан и старомоден, так что твои чувства тоже останутся при тебе. Он совсем другой человек.

– Я понял.

– Вряд ли. Просто прими это. И еще одно – он очень любит меня.

– Хорошо.

Она вздрогнула и напряглась.

– Что хорошо?

– Я согласен. – Поезд стал замедлять ход. – Это твоя станция?

– Да, – она протянула руку. – Пойдем.

Я взял ее под руку. А после недолгого пути, оказались подле невысокого темно-зеленого забора. Она остановилась, открыла калитку и произнесла в темноту сада, порывисто и звонко: