– Полтора часа.

– Это хорошо. Это значит, что они успевают. Приятно бить дичь дуплетом сразу из двух стволов.

Но стволы оказались пусты. Курки щелкнули и застыли в унизительном поклоне…

Это случилось сразу после того, как запиликала трубка Чески.

– Детектив, – почти орал в неё оператор спецов, отсекающий разговоры Малкольма и Мартенсона по требованию МакКуина, – они переназначили встречу!.. Встречи в Бруклине не будет!!

– Как это возможно? – изумился Чески. – Кто был инициатором?!

– Мартенсон! Он позвонил Малкольму пять минут назад и приказал ему явиться через двадцать минут в парк на Рид Стрит! Это на Бродвее!..

Чески покачал головой и вдруг засмеялся тем беззвучным смехом, который отличает людей вдумчивых и рассудительных.

– Что такое, сэр? – заволновался МакКуин.

– Мартенсон заставил Малкольма сменить место встречи. Русский уже ждет его неподалеку от парковой зоны почти в центре Манхэттена.

МакКуин беспомощно посмотрел в окно, затем на напарника:

– Мистер Чески… сэр… но мы же на мосту по направлению к Бруклину?..

– Вот именно, малыш. И развернуться нам, как ты понимаешь, нет никакой возможности. Сейчас два идиота – один старый, а второй в расцвете сил, доедут по мосту до севера Бруклина и только потом развернутся и поедут обратно. В участок, я так думаю, потому что в парке у Бродвея к тому времени никто нас ждать не будет.

Чески снова закурил и вспомнил о родителях. Сколько можно пить?.. Впрочем, разве можно такой вопрос задавать шестидесятидевятилетнему старику и женщине того же возраста? Всё глупо, глупо… Если бы Чески был богат, он отправил бы их на лечение и продлил жизнь обоим на пару-тройку лет. Но он не может этого себе позволить. Генри Чески не везет в этой жизни. Он толст, потеет, когда ест, задыхается на лестницах и чертовски нищ. Обо всем этом можно было не думать, если бы не отсутствие внимания женщин и присутствие боли от созерцания того, как медленно умирают его старики.

Впрочем, насчет отсутствия внимания женщин он погорячился. Оно есть, и ещё какое. В глазах каждой встречающейся на его пути милашки он читал: В жизни не видела такого урода.

Задумавшись, он ещё раз попытался спросить себя, почему его так интересует дело этого русского.

Хотелось спать и есть. Расставив приоритеты, Чески велел МакКуину прижаться у какого-нибудь кафе, где можно было подкрепиться удобоваримыми сандвичами и приличным кофе.

Малкольм приехал в парк, что неподалеку от Бродвея, будучи твердо убежденным в том, что Мартенсон его уже ждет. Он и звонил уже оттуда, подумал Стив, а сейчас просто контролирует пространство. Его душила злоба и он недоумевал, почему русский ещё жив, и почему он так весело сообщил ему о ямайцах.

Первой мыслью главы «Хэммет Старс» было, что Мартенсон нашел с чёрными общий язык и сейчас пытается атаковать его с двух сторон. Чего Малкольму не было нужно, так это второго фронта. А что если Мартенсон сказал ямайцам: «Я дам вам не два миллиона, а пять, но вы отрежете голову Стиву Малкольму и принесете её мне»?

Всё может быть. Если с ямайцами может договориться один, то почему не сможет другой – на более выгодных условиях? Ямайцы – народ мобильный и предприимчивый. То одно предпримут, то другое… Как знать, не свалят ли его, Малькольма, на травку как только нога его ступит на газон?

Малкольм выбрался из машины, пребывая в тяжелых раздумьях. Вышел, закурил и направился к столетнему дубу, раскинувшему тяжелые ветви почти над самой землей. Неизвестно, какие мысли ещё пришли бы ему в голову, но через пять минут после того, как он втоптал окурок в податливый грунт, раздалось:

– Два с половиной месяца, Стив. Десять недель. Кто бы мог подумать…

Малкольм обернулся и увидел скучающего у северной стороны дуба Мартенсона. Тот тоже курил и тоже о чем-то думал.

– С того момента, как я понял, что ты подписал мне приговор ещё до отъезда из США, я всё думаю и думаю, Стив: зачем тебе могла понадобиться моя смерть?

Малкольм оторвался от дерева и приблизился к советнику.

– Ты сильно изменился, старина.

– Сейчас ты можешь глумиться, Стив. Ты, как и я уверен, что находишься здесь в безопасности. Тебя удивляют синие круги под моими глазами, которых отродясь не бывало? Неухоженная прическа? Морщины, прорезавшие щеки и лоб, или проступившая седина? А какие, по-твоему, превращения должны произойти с человеком, понявшим, что его хочет убить тот, кто доселе казался ему почти отцом родным? Однако подойди к зеркалу и ты, босс. Посмотри, что с тобой сделалось всего лишь за сутки, то есть с тех пор, как я прилетел в Нью-Йорк. Ожидание смерти хуже самой смерти, верно?

Окончание монолога Малкольму не понравилось, ему понравилось начало.

– Эндрю, дружок… Давай забудем все, что было? – Малкольм, почувствовав прилив сил, положил руку на плечо советника. – Ты знаешь мой грех, но ты знаешь и то, как я умею благодарить людей за верность…

– Да, я знаю. Подтверждение тому я встречаю ежедневно. Сначала Вайс со спецзаданием, потом русские эмигранты в туалете гостиницы, потом гватемальские выродки, сейчас – ямайские отморозки. Ты славно доказываешь мне свою благодарность.

– Эндрю, сейчас все может быть по-другому!

– По-другому и будет. Обещаю тебе, – отстрельнув пальцами окурок, Мартынов посмотрел на бывшего босса мертвым взглядом. – Я, собственно, зачем здесь, Стив… Неделю назад я метался в поисках выхода и ждал смерти. Сейчас, когда я имею возможность держать тебя и твоих выродков на короткой узде, мечешься ты. У меня сложилось впечатление, Стив, что мы занимаемся с тобой пустыми хлопотами…

– Так и есть, Эндрю! Мы тешим себя глупыми надеждами! Но мы же умные люди. Эндрю!.. А умные люди всегда смогут договориться!

Я знаю тебя пять лет, старик, ты знаешь меня столько же, мы изучили повадки друг друга лучше, чем кого-либо! Эндрю, – Малкольм сжал локоть Мартынова, тот не сопротивлялся. – Вернуть бы время назад… Впрочем, зачем его поворачивать вспять? Рой опротивел мне своим слабоумием. Его присутствие оскорбляет меня и мою дочь. Ты знаешь, как она к тебе относится… Три года назад она плакала, когда руку ей предложил Флеммер. Но тогда я не знал, кто есть ты, Эндрю! Мэри уже сегодня готова подать на развод, и я быстро всё устрою.

Мартынов расхохотался.

– Я всё быстро устрою! Боже мой, Стив… Никогда бы не подумал, что ты способен на такую грязь ради собственной безопасности! Взять меня в зятья, потом убить, и оставить девочку дважды без мужа… Что для тебя моя жизнь, если ты глумишься над судьбой собственной дочери? Я едва не сломался, но ты вовремя предложил мне руку своей Мэри! Черт возьми, Стив! Ты делаешь одну ошибку за другой! И потом, ты видишь это? – Мартынов поднял правую руку и покачал пальцем обручальное кольцо.

Малкольм оперся на дуб, возле которого в начале прошлого столетия так любили собираться члены Ку-Клукс-Клана. Под той ветвью, где стоял Малкольм, болтался в предсмертных судорогах не один чернокожий. А сейчас чернокожие могут спокойно приезжать к Малкольму и спрашивать: Где деньги, мистер?

– Как мне убедить тебя, Эндрю?..

– Никак не нужно убеждать, – отрезал Мартынов. – Я здесь не для того, чтобы выслушивать клятвы лживого выродка. Я пришел, чтобы сделать тебе предложение, и уверен, что ты от него не откажешься.

– Почему ты так уверен?

– Потому что у тебя нет другого выхода. В противном случае тебя уже через два часа задержат агенты ФБР и распнут на стене своего головного офиса.

– Что же это за предложение, Эндрю, если ты, так ненавидя меня, согласился на встречу?

Мартенсон поправил на груди босса лацканы пиджака и заправил под них чуть выбившийся и выгнувшийся дугой галстук. Поправил и хлопнул так, что старик Малкольм выдохнул со свистом.

– Понимаешь, я ведь бывший уголовник, и поэтому мой мозг устроен таким образом, что мне категорически невозможно сдавать кого бы то ни было в милицию, полицию, ФСБ, ФБР… Видишь ли, когда сдаешь копам гада, копы выколачивают из него слишком много пыли. За это им присваиваются очередные звания, выплачиваются премии, на грудь вешают медали. А сенаты и городские советы, видя, как рьяно борются за порядок их присные, начинают выделять дополнительные средства для борьбы с преступностью. То есть, со мной и мне подобными. Такая вот палка о двух концах… Хотел сделать как лучше – помочь блатному миру и сдать гада, а вышло скверно – палка развернулась и прошлась по спинам правильных парней.