— А потом?

— Есть там один городишко. Дыра дырой, но мне он нравился. Крепость там старая. На берегу лимана. Белгород-Днестровский. Часа два еще электричкой от Одессы. Там попробуем бросить якорь.

— Хорошо, — кивнул Андрей, подобрал с пола шапку и прошел в вагон.

Я наконец-то смог заняться тем, зачем, собственно, и вышел в тамбур: подкинул в топку угля. Лишь после этого я почувствовал, какой вокруг холод. Я ведь выскочил в тамбур в одной рубашке. Зябко передернув плечами, я пошел к себе. Проходя мимо купе проводников, увидел в приоткрытую дверь лежащую лицом вниз одну из наших железнодорожных стюардесс. Рука ее свешивалась с полки, а по полу перекатывалась пустая бутылка из-под водки.

Проходя мимо купе Андрея, я увидел, как он проверяет свой «золотой» рюкзак. Подняв на меня глаза, он лишь утвердительно кивнул головой. Странно, мне было бы даже легче, если бы у нас все-таки стырили этот опасный груз.

Так в то утро я больше и не уснул. Слишком велико было возбуждение. А днем поезд пришел в Одессу-маму.

Проводницы поднялись минут за пятнадцать до прибытия на конечную станцию и подняли колоссальный шухер со сдачей белья. Половину пассажиров, упившихся за ночь до скотского состояния, пришлось будить чуть ли не пинками. Так что более унылой и хмурой толпы приезжих Одесса еще не видела. Почти всех сошедших с нашего поезда качало так, словно они до сих пор путешествовали, причем не на поезде, а на корабле.

Странно, но очень плохо себя чувствовал и я. Все как-то плыло перед глазами, одолевала слабость, на лбу выступил холодный пот. Я понял, что меня опять просквозило в тамбуре.

— Ты что? Плохо себя чувствуешь? — встревожилась Ленка, глядя на меня.

— Да, похоже, у меня опять начинается бронхит, — сознался я.

— Может, пойдем в больницу? — предложила она.

— Нет, — я упрямо мотнул головой. — Доедем до Белгорода, а там уже будем лечиться.

Мы с час просидели на перроне, ожидая электричку. За это время я посвятил Елену в наши ночные приключения. Она выслушала все это с ужасом в глазах.

— Боже, это когда-нибудь кончится? — только и сказала она.

Наконец пришла электричка. Мы погрузились с Андреем в один вагон. Вид у него был неважный, лицо бледное, синяк, доставшийся ему от чеченцев, почти исчез, но появился кровоподтек от наших последних «друзей». Его мутило от подмешанной в выпивку отравы, и пару раз Лейтенант даже выбегал в тамбур, возвращаясь оттуда со слезами на глазах.

Сначала мне его было жалко, потом накатило безразличие, все как-то поплыло перед глазами, я увидел встревоженное лицо Ленки, но голоса ее уже не услышал. Просто потерял сознание.

Далее были какие-то клочки реальности. Покачивание, я открываю глаза и понимаю, что меня несут на руках. Более того, я сумел понять, что несет меня Андрей. Затем снова провал, лица врачей в белых повязках на лицах, и опять черная яма беспамятства.

Очнулся я через неделю. Белый потолок, желтые, крашеные стены.

«Больница», — сразу понял я. Время текло как переливаемый мед — медленно и тягуче. Не было ни сил, ни желания двигаться, шевелиться, что-то делать. Бесконечно долго я лежал и смотрел в потолок. Потом услышал какой-то возглас, и тогда в поле моего зрения появилось лицо жены.

— Юра, Юра! — дважды тихо позвала она, а потом спросила: — Юра, ты помнишь меня? Юра! Кто я?

С огромным трудом я открыл рот и, еле слыша сам себя, начал выговаривать:

— Лен, ты совсем рехнулась, что ли? Как это я могу тебя не помнить? Глупенькая ты у меня.

Ленка неожиданно разрыдалась.

— Ты чего? — удивился я.

— Мне говорили, что ты можешь совсем с ума сойти.

— Почему?

— У тебя был менингит и воспаление легких. Врачи вообще говорили, что ты не выживешь. А если и выживешь, то чокнешься!

— Нет, это у меня был не менингит. Просто меня слишком часто в последнее время били по голове.

— Ты все помнишь? — удивилась Ленка.

— Конечно, — отмахнулся я. — Помоги перевернуться, я хочу поспать.

Врачи восприняли мое исцеление как чудо. Они приходили поодиночке и целыми толпами, листали историю болезни, ахали над диагнозами и графиками запредельных температур. Особенно их интересовала моя черепушка, не сдвинулось ли что там по фазе. Эскулапы задавали настолько глупые вопросы, что я разозлился и, чуть окрепнув, через два дня прочитал им на память всего «Евгения Онегина». На этот бесплатный концерт собрался почти весь персонал больницы. Судя по лицам этих мастеров скальпеля и стетоскопа, крыша поехала у них, а не у меня. Ну никак я не влезал в рамки их учебников и монографий. Особенно недоумевал их главврач, седой мужик с круглым, слегка бабьим лицом.

— Значит, головных болей вы не чувствуете совсем?

— Нет.

— А сновидения, кошмары не мучают?

— Сплю как сурок днем и ночью.

— Странно. На томографе бы вас просветить…

— Нет уж! — воспротивился я. — Вам дай волю, вы и черепушку вскроете, я вас знаю!

Правда, кое-какие изменения в моей голове все-таки произошли. Но этим я мог поделиться только с Андреем.

Ленка, можно сказать, жила в больнице. Валерию она поручила заботам одинокой старушки, у которой сняла комнату в старой части города. Навещала она ее раз в день, а так все остальное время проводила рядом со мной. Я с удивлением увидел, что она не только делала мне уколы, но и ставила капельницы.

— Ты что это разошлась? Пыряешь вовсю иголками, как заправская медсестра, — спросил я ее, прижимая ватку со спиртом к проколотой вене.

— А мне вообще сказали, что у меня талант и легкая рука, — заявила моя подруга, укладывая шприц в белую эмалированную посудину. — Вот вытащу тебя из больницы и пойду на курсы медсестер.

— Ты это серьезно?! — удивился я.

— А что? Я уже месяц только и делаю, что перевязываю да лечу вас. Уже как-то привыкла.

Глядя вслед уходящей жене, я подумал о том, что еще два месяца назад ее рвало при одном виде крови. Как быстро течет время, и как сильно оно нас меняет. Каждый день, прожитый с середины августа, стоил целого месяца жизни, а может быть, и больше. Иногда я себя чувствовал столетним стариком, выжатым прошедшей жизнью до состояния полной опустошенности.

— Почему не приходит Андрей? — спросил я Ленку.

— Соблюдает конспирацию, — ответила она.

Я удивился:

— А разве не он притащил меня в больницу?

— Он, но при этом здорово разыграл роль случайного попутчика. Знаешь, такого лихого ханыги, прошедшего огонь, воду и медные трубы. Он сейчас живет с одной медсестрой из этой больницы. Одинокая баба, неплохая, с ребенком, собственный домик.

— А золото? — тихо спросил я. Ленка покосилась на подселенного недавно соседа по палате, нагнулась к самому моему уху и ответила:

— Он положил его в камеру хранения.

— Понятно, — с облегчением выдохнул я, а потом снова заволновался. — Слушай, а я во время болезни ничего лишнего не ляпнул?

— Знаешь, как я этого боялась? — призналась Елена. — Но слава Богу. Имен много называл: Куцый, Жереба, Игнат. Павла какого-то ты долго звал. Все кричал ему: «Прыгай, прыгай».

Ее даже передернуло.

— Жутко было, — призналась она. — Я думала, что ты уже с ума сходишь.

Еще через пару дней наконец-то пришел Андрей. Он появился в палате бесшумно, возник как привидение, в белом халате и белой же медицинской шапочке. Соседа моего не было, он ушел на процедуры, и мы смогли спокойно обнять друг друга.

— Ну и напугал ты меня, чертушка! — признался он, присаживаясь на кровать. — Сидел нормально, потом глаза закатились и хлоп на пол. Хорошо еще, что все обошлось. Как голова-то, не болит?

— Бывает немного, но это уже ерунда. Слушай, после этой болезни у меня что-то с памятью… Прямо как в той песне, помнишь: «Что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной, помню…»

И я подробно рассказал ему о высадке десанта во главе с Куцым, о гибели Жеребы и его мучениях перед этим, о последних минутах деда Игната.