Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Под заунывное пение набирающей силу пурги мы подошли к исполинскому забору. По счастью, именно с этой стороны оказались и ворота, смотревшиеся не менее внушительно, чем сам забор. Двухметровые плахи толщиной с мою ладонь скреплялись не гвоздями, а деревянными клепками, и висело все это мамонтовое сооружение на массивных деревянных же петлях. Но вблизи мы рассмотрели, что все это было очень древним, изъеденным временем и источенным короедами. Одна из досок ворот была отломана сверху, получилась полуметровая щель.

Пока я раздумывал, сможем ли мы отворить эти гигантские ворота, Андрей обнаружил в них калитку, сделанную на диво аккуратно и так же без единого гвоздя. Лейтенант торкнулся было в нее, но она оказалась закрыта. Тогда он постучал в нее обухом топора. За забором тут же залился лаем звонкий собачий голосок.

Не скоро, минут через десять, мы услышали глуховатый человеческий голос, затем загремела деревянная задвижка, и калитка со скрипом отворилась.

За порогом калитки стояла очень старая женщина, высокая, вся в черном, с деревянной клюкой в руках. И мы, и она пристально всматривались друг в друга, стараясь определить, что нам ждать от этой встречи. Честно говоря, лицо старухи мне не понравилось. Худое, морщинистое, с крючковатым носом и черными глазами, оно напоминало классический портрет ведьмы. Еще больше это подчеркивалось ее темной одеждой и черным платком.

Пауза затянулась, и прервал ее Андрей.

— День добрый, бабушка! — неловко поклонившись, приветствовал он старуху.

— Да вечер уж на дворе, касатик, — ответила старуха, переводя взгляд с Андрея на меня. Я как раз зашелся мучительным, сухим кашлем. — Откуда идете, страннички?

— Издалека. Нам бы к людям выйти. Дед Игнат нас сюда направил, просил помочь.

Лицо старухи чуть дрогнуло.

— Как поживает Игнатушка? Не болеет?

Андрей отрицательно покачал головой.

— Плохи у него дела. Сначала медведь сильно помял, а потом люди плохие пришли… За нами они охотились. Судя по всему, убили они его, а заимку его сожгли. Мы еле успели уйти.

Старуха торопливо перекрестилась, зашептала слова молитвы. А я все никак не мог унять кашель. И старуха неожиданно смягчилась:

— Царствие небесное Игнатию, непутевой душе его. Раз он дорогу сюда показал, значит, зла вы за душой не держите. Да и друг твой, я вижу, сильно болен.

Она отступила, давая нам дорогу, прикрикнула на небольшую собачонку, по-прежнему исходившую заливистым лаем. Старуха внимательно наблюдала, как мы переступаем порог ее оплота, и мне показалось, чего-то ждала. Потом уже я понял, она надеялась, что мы перекрестим лбы хотя бы «никонианским кукишем», как она называла трехперстное крестное знамение. Увы, мы не сделали даже этого. Старуха вздохнула и повела нас за собой. Площадь, огороженная забором, показалась мне огромной. Уже вечерело, к тому же падал густой снег. Много разглядеть не удалось: стояло с десяток больших домов, потемневших от времени, в окне ближайшего из них я заметил белое пятно лица. На площади между домами стояло что-то вроде часовни: большое крытое сооружение с крестом наверху и массивной иконой с потемневшим от времени ликом Спасителя. Перед иконой старуха остановилась, перекрестилась, а потом обернулась к нам.

— Зовут меня мать Пелагея. Жить будете вон в том доме, — она показала палкой на одну из изб. — Там у нас все мирское. Игнат, когда в гости приходил, здесь останавливался. Это ведь мы его в веру обратили, до этого совсем безбожником был. Вы, я смотрю, тоже безбожники?

Пелагея глянула на нас особенно сурово. Андрей смущенно кивнул головой.

— Ну да… — дальше говорить ему Пелагея не позволила.

Отвернувшись, она пошла, рассуждая вслух и покачивая головой.

— Что в миру творится?! Раньше люд хоть в никоновскую ересь верил, а сейчас ни во что не верят! А так нельзя…

Мы подошли к отведенному для нас дому. Пелагея снова перекрестилась, прошептала слова короткой молитвы, а потом клюкой показала на дверь.

— Дрова там есть. Серники, поди, имеете?

Чуть подумав, мы поняли, что она говорит про спички.

— Да, конечно, — отозвался Андрей.

— Разводите огонь в печи, а я сейчас поесть принесу.

Откинув деревянную щеколду, мы прошли через обязательные для сибирских домов сени и вошли в дом. Андрей зажег спичку и почти сразу же наткнулся на точно такое же приспособление на стене, как и у деда Игната — лучина, закрепленная на кронштейне над кадкой с замерзшей водой. Странно, но когда лучина, чуть потрескивая, загорелась, мне показалось, что в доме стало еще темнее. Мрак сгустился в углах, прибавив угрюмости этому заброшенному жилищу. Андрей с облегчением сбросил свою поклажу. Оставил свою скромную ношу, топор и котелок и я. Взяв одну из запасных лучин, Андрей разжег ее и прошелся по дому. Пляшущее пламя высветило длинный массивный стол, две столь же мощные лавки около него, пару табуретов, обширную двухспальнюю кровать, застеленную медвежьей шкурой. В красном углу висела потемневшая икона с неясным ликом святого.

Еще одну кровать, чуть поменьше, мы нашли за массивной русской печью. Сунувшийся в этот угол Андрей тут же пожалел об этом. Поднявшаяся пыль чуть не задушила его. Откашлявшись, он скинул шапку и телогрейку, и принялся возиться с печью. Сами размеры ее и конструкция указывали на седую древность. Уложив поленья под полукруглый свод, Андрей быстро разжег их, сказывалась выучка Жеребы, но дым почему-то пополз внутрь дома.

«Неужели она топится по-черному?» — мелькнула у меня глупая мысль, ведь в потолок упиралась массивная труба. Но тут с порога раздался суровый голос старухи:

— Заслонку-то откройте, неумехи!

Я поднял руку и, нащупав что-то похожее на округлую ручку, потянул ее на себя. К моему удивлению, заслонка оказалась сработанной из плоского камня. Явно скит испытывал большие затруднения с железом.

Пламя печи тут же успокоилось и с ровным гулом начало загибаться вверх, под закопченные своды кожуха. Но дом все равно пришлось проветривать.

Мать Пелагея принесла в узелке не очень большой глиняный горшок с еще теплой серой массой. Не скажу чтобы это было очень уж вкусным, но вполне съедобным. Вот чем порадовала нас суровая хозяйка, так это двумя кусками черного хлеба. Вряд ли доставшаяся мне осьмушка была длиннее моего собственного языка, да и вкус у хлеба оказался непривычным. Но все равно, это был первый хлеб, съеденный нами за три месяца нашей эпопеи.

Пока мы ели, старуха прикоснулась сухими, холодными пальцами к моему лбу.

— Давно захворал? — спросила она, перекрестившись.

— Третий день, — признался я.

— Ночевал на снегу?

— Да.

— Пока выпьешь это, — Пелагея поставила на стол невысокий глиняный сосуд размером с бутылку из-под пепси. — Завтра лечить тебя начну.

Жидкость имела отвратительный вкус и резкий лекарственный запах. Пока я передергивался после принятия таежной микстуры, бабка выглянула в окошко и поспешила наружу.

На улице уже стояла ночь, и мы с Андреем разглядели только темную, как мне показалось, женскую фигуру, передавшую бабке очередной узелок и поспешно удалившуюся прочь. В узелке оказался большой глиняный сосуд с горячим таежным чаем, сильно приправленным медом. Пока мы блаженствовали за чаепитием, мать Пелагея покидала в печь остатки дров. Затем принялась наставлять нас на сон грядущий:

— Покушали, теперь спать ложитесь. Заслонку закроете, как дрова прогорят, а то угорите. Еще и этот грех-то на душу мне ни к чему. Завтра баню вам устроим. Спокойной ночи.

Мы хором пожелали хозяйке того же самого и, допив чай до последней капли, принялись устраиваться на ночлег. Печь за это время раскалилась до такой степени, что пришлось подстелить на лежанку все наше барахло: телогрейки, брезент, оставшийся от полога Жеребы. Ни одну из шкур, лежавших на кровати, мы, помятуя об эксперименте проведенном Андреем с другой кроватью, трогать не стали. С полным желудком и в тепле я уснул мгновенно, будто слившись в одно целое с громадным, горячим телом печи. Последнее, что я слышал, это как ложился рядом со мной Андрей, но проснувшись среди ночи от приступа кашля, почувствовал, что лежу на печи один. Богатырский храп, донесшийся до меня снизу, точно указал на расположение лейтенанта.

63
{"b":"38180","o":1}