Кристин потупила глаза, но за ее опущенными веками пылал огонь возмущения. Не замечая сгущавшейся тьмы, которую не мог рассеять даже желтый свет ламп, она пыталась понять ту тайную игру, которая столько лет велась вокруг нее. С Бархатной горы подул холодный ветер, и она плотнее запахнула свой плащ, но не двинулась с места.

– Вы заранее знали, что будете делать? В день моей свадьбы с Клементом Беннетом вы уже все решили?

– Конечно. Ваш муж принадлежит к тому типу людей, который хорошо известен всем угольным компаниям. Мы знаем, как обезопасить себя от них, и в таких случаях действуем без колебаний. Это и не составляет особого труда – простой обмен информацией. То, что вы называете черным списком, у нас называется самозащитой. Впрочем, я не намерен вам объяснять.

– Вы принудили меня…

– Я ни к чему вас не принуждал. Ваш муж был поставлен перед выбором и вел себя именно так, как я предполагал.

– Вы заставили его бросить меня!

– О нет. Я только предоставил ему больше возможностей бросить, чем остаться с вами, и не сомневался в его выборе.

– Очевидно, – сдавленным голосом начала Кристин, пытаясь овладеть собой, причем спокойствие Сел-дена странным образом ей помогало, – вы не верите в мое влияние на него.

– Я знаю вашего мужа.

– Зачем вы преследовали нас? – вопрос вырвался невольно, она хотела скрыть свою боль, но, спросив, продолжала: – Что я вам сделала? Вы, вы знаете… – жестом, выражавшим безнадежность, она оборвала свою речь.

– Вокзальная платформа – не место для объяснений. В другое время.

– У вас не хватит смелости сказать правду! Но Клем мне сказал.

– Да? – равнодушно спросил Селден. Кристин говорила медленно:

– Он сказал мне, что вы хотите вернуть меня в Айвенго.

Углы рта Селдена дернулись.

– Да, хочу. И он послал вас?

Кристин вздрогнула от презрения, звучавшего в его голосе, ее склоненное лицо покрыла бледность.

– Нет, он бросил меня. Я вернулась сама. Чего же вы еще хотите? Вот я здесь.

Селден равнодушно пожал плечами:

– Решение за вами.

Кристин потеряла самообладание. Охватившее ее возмущение не знало границ. В голосе молодой женщины звучали рыдания, но глаза оставались сухими и сверкали решимостью.

– Представляете ли вы себе, что вы сделали? Или, быть может, вы этого не понимаете? Вы ведь не беспомощная женщина, зависящая от других во всем, даже в том, что касается крыши над головой и пиши. Какое вы имели право управлять моей судьбой?

Селден сделал небрежный жест:

– Никакого.

– Вы ограбили меня! Вы унизили меня, как… Селден грубо ее перебил:

– Помолчите минуту и слушайте! Истерики вам не помогут. Я заставил вас пройти через тяжелый жизненный опыт – признаю это. Но я вытащил вас из той среды, которая очень скоро превратила бы вас в развалину, и сделал это исключительно для вашей же пользы. Смейтесь, если вам нравится! Когда-нибудь вы со мной согласитесь.

Кристин прервала Селдена, не обращая внимания на его протестующий жест:

– И вы думаете, я поверю в ваши добрые чувства?

– Я и не прошу вас верить, – хриплым голосом ответил он. – Когда я вижу в шахте людей, работающих под сгнившими креплениями, то, независимо от того, нравится им это или нет, удаляю их, и только тогда меняю бревна и мешки с песком. То же я сделал и с вами. Вы жили под гнилой крышей. Мне пришлось убрать вас, не дожидаясь, пока она рухнет.

Аналогия из знакомой с детства жизни была ей понятна. Она пыталась подавить свой гнев, но глаза ее выдавали. В них горела неукротимая ярость.

– Вы убрали крепления, но не заменили их.

– Это будет сделано позже.

– Но вы не имеете права! Я – не ваша собственность!

– Я сам взял это право.

И вновь перед Кристин предстал управляющий шахтой, которого боялся весь Айвенго.

– Что вы собираетесь делать? – более мягким тоном заговорил Селден.

Кристин тяжело вздохнула, сознаваясь в своей беспомощности.

– Пока – ничего.

И медленно, подчеркивая каждое слово, она бросила ему:

– Сейчас я пляшу под вашу дудку, но не всегда будет так!

Селден уклонился от вызова:

– Об этом поговорим когда-нибудь в будущем. Что вы намерены делать сейчас?

– К чему спрашивать? Вам ведь все известно. Я возвращаюсь в дом отца. Это единственное место, куда я могу пойти. – Кристин вздрогнула. – Но я предпочла бы идти куда угодно, только не к нему.

Казалось, злость ее утихла – глаза смотрели спокойно. Не повышая голоса, она сказала:

– Вы все заранее решили.

Селден надел кепи – во время разговора он стоял с непокрытой головой.

– Конечно.

– Что же будет дальше?

Он засмеялся и сказал с издевкой:

– Приходите ко мне домой в любую ночь, и я скажу вам, Кристин. Вы все равно не поверите мне, пока не увидитесь со своим отцом.

Глаза Кристин широко раскрылись от изумления.

– Неужели ваш дом открыт теперь для жителей поселка?

– Он открыт для вас.

Гордо выпрямившись, Кристин презрительно ответила:

– Понимаю. Я была уверена в этом. Не нужно меня ждать: я никогда не приду!

Селден повернулся на каблуках и через плечо бросил безразличным тоном:

– Не торопитесь! Вы еще не видели своего отца.

Шесть лет, шесть горьких для Айвенго лет Джерард Селден был управляющим шахтой. Шахтерский поселок ненавидел Селдена, ненавидел его безжалостное, непреклонное требование максимальной отдачи в работе, холодное презрение к чувствам и страданиям других, его внешнюю благовоспитанность, прикрывавшую жестокость. Ненавидя, Айвенго из страха перед этим человеком работал на него с точностью хорошо дисциплинированной военной части.

В жизни Селдена, насколько было известно в Айвенго, не находилось места ничему, кроме работы и интересов Континентальной угольной компании. Шахта, усовершенствование производства, добыча угля, погрузка и отправка его по железной дороге в промышленные центры – все это, казалось, было единственным смыслом его существования.

Селден знал Айвенго лучше, чем Айвенго знал его. Когда после шестилетнего его пребывания управляющим жители поселка собирались на ступеньках магазина покурить и послушать сплетни, о Селдене даже самые заядлые сплетники не могли рассказать ничего нового. Шесть лет назад тридцатилетний Селден, самый молодой из управляющих Компании, приехал из Цинциннати, и вскоре Айвенго понял, что можно ненавидеть и в то же время уважать человека. Раньше это был поселок вечно пьяных и дерущихся шахтеров, которые ничего не боялись ни на земле, ни под землей. Самые отчаянные богохульства возносились к небу от Айвенго, и меньше всего углекопы боялись Континентальной компании.

Селден сумел подчинить их себе, и сделал это быстро, безжалостно и холодно – без гнева и злорадства, как если бы имел дело не с людьми, а с машинами. И Айвенго сразу же возненавидел Селдена. С годами ненависть только росла. На десять тысяч футов под землей не было уже ни одного шахтера, который не закипал бы бешенством при одном упоминании его имени и не горел бы желанием при случае с ним расправиться. У Селдена не было на этот счет никаких иллюзий. Он прекрасно знал об отношении к нему жителей Айвенго. Равнодушный к их страху и ненависти, он умел оградить себя от их злобы.

Глухая вражда шахтеров никогда не вырывалась наружу. Бешенство, тлевшее в угрюмых рабочих, только забавляло Селдена. Он рассматривал поселок как необузданное животное, корчившееся под ударами его кнута, но слишком трусливое для того, чтобы ринуться в открытый бой. В беспощадной борьбе между ним и рабочими, заполнявшими подземные галереи шахты, Селден всегда выходил победителем. Ловко и хитро он отклонял даже скромные требования повысить жалованье или продлить больничный лист и отсылал людей назад, на работу, сконфуженными и сбитыми с толку. Неумолимый, безжалостный, бесчеловечный – так характеризовал шахтерский поселок Селдена.

Шесть лет рабочие знали Селдена, но никогда не могли предугадать его поступков. Он был одиноким. Некоторые из его предшественников жили одной жизнью с Айвенго, другие строго ограничивали свой круг общения. Селден не делал ни того, ни другого. Никто никогда не приходил к нему, и он сам за шесть лет не посетил ни одного дома. Иногда, казалось, по капризу, он вмешивался в семейную жизнь шахтеров и, превышая все полномочия управляющего, безапелляционно приказывал. Сопротивление его воле означало увольнение, даже черный список. Неведомыми путями Селден собирал сведения о поселке. Ни одно изменение, даже самое незначительное, в жизни его населения не ускользало от серых, бесстрастных глаз управляющего.