– Была, Аркаша, шарага, да вся вышла. Я уж о своей прежней жизни и не вспоминаю. И атаман, по-моему, тоже… Идем! – поднимаясь с валуна, сказал он. – Как бы наши не забеспокоились. Да и отдыхать пора.

*

В тесной избе место нашлось не всем – Рябинина и Старицкого хозяин положил спать на широком топчане, Аркадию пришлось довольствоваться единственной лавкой, а сам Еремеич с Никитой решили скоротать ночь прямо на дворе, у костерка.

Прежде чем устроиться спать, Георгий дотошно расспросил Андрея о всевозможных тонкостях завтрашней переправы. Выслушав длинные подробные ответы, Старицкий перевернулся на бок и пожелал всем спокойной ночи.

Через приоткрытую дверь со двора доносился приглушенный разговор; слева, там, где на лавке находился Кадет, было тихо.

– Что, Аркаша, не спится? – шепотом справился Георгий.

С лавки послышался приглушенный вздох.

– Жестковато… – нехотя выдавил Ристальников. – Да и подушки нет…

Старицкий осторожно поднялся с топчана, потянул за собой ветхое лоскутное одеяло.

– На вот, постели себе, – подходя к Аркадию, бросил он.

– Ничего, обойдусь, – буркнул Ристальников. – Сами-то как? Неудобно будет.

– Ладно уж, Мишка шинелькой поделится, – улыбнулся Георгий. – Мы с ним – люди привычные…

Он проследил за хлопотами Кадета и вернулся на топчан. Андрей безмятежно спал. Старицкий укрылся краем шинели, прижавшись плечом к теплой спине друга.

Аркадию не спалось. Он долго глядел в слюдяное оконце, в котором плясали багровые отблески костра; прислушивался к разговору Никиты и Еремеича, стараясь вникнуть в суть беседы, путался и крутился с боку на бок. Ему очень хотелось осмыслить события последних дней, разложить их по полочкам, понять что к чему. Получалось с трудом. После наскучившего до омерзения вагона на юношу обрушился незнакомый мир. Он давно не путешествовал, а уж тем более – в такую-то даль!

Пугающая неизвестность, на время отодвинутая впечатлениями от красот Даурского края, теперь вновь нахлынула на Аркадия. На самом деле его не страшила переправа, переход к Хайлару и неизбежные опасности пути; его настораживало то, что будет потом, то, чего он просто не мог предугадать. «Интересно, додумался ли этот Рябинин запастись картой? Надо бы все проверить, рассчитать… Документы, опять же, у нас советские… И о чем только атаман думает?»

Аркадий отгонял тревожные мысли, стараясь вспомнить веселые былые времена, бесшабашную лихость и глупый восторг своей жизни последних лет… Вот летящий через степь поезд, открытая платформа с горячим орудием и то незабываемое, восхитительное чувство безграничной, как эта степь, радости и восхищения. Казалось, ничто уже не мешает подняться ввысь над грешной землей, расправить могучие крылья и лететь, лететь, куда захочется, повинуясь лишь своей воле и силе дикого ветра…

Сквозь годы Аркадий продолжал слышать бойкий стальной перестук колес, сметавший недавние тревоги и сомнения – забыто… забыто!..

А вот сумасшедший Ростов, оплот уходящего мира, волнующе-пьянящий, где он – хрупкий юнец с репутацией отчаянного головореза, за спиной которого – сам Черный Поручик! Ах, с каким наслаждением любой из ночных забулдыг выпустил бы ему в грудь целую обойму! Так нет же, господа бывшие министры-заводчики-депутаты! Кишка тонка!..

И вот – полюбившийся ему город; милый дуралей Агранович; надежный, будто крепостной бастион, Геня; мудрый законник Профессор… «Красота! Как говаривал наш покойник Яша: “Вся судьба – что ставка на рулетке: пан или пропал. Если уж пан – так действительно полного фарту, если пропал – так с музыкой, с шиком!»… Ну ему-то повезло – вытянул Яшка свою карту…»

И вдруг Ристальникову пригрезилась калитка родного сада, знакомый пейзаж с беседкой и плетеными креслами среди листвы. Аркадий хотел позвать своих друзей туда, под сумрачную прохладу деревьев, но понял, что ни атамана, ни Яшки с Никитой нет поблизости. «Они же минуту назад были рядом, за моей спиной», – недоумевал Ристальников и не находил ответа…

В беседке неторопливо пили чай его домашние. Папа читал газету, мама усердно потчевала старших братьев пирогами и делала строгие замечания прислуге… Все, как обычно. Аркадий лишь не мог разобрать, о чем шла беседа, родственники говорили о своем и его вовсе не замечали…

Он открыл глаза. Стояла такая тишина, что звенело в ушах. Легкий, едва различимый предрассветный сумрак осторожно вползал в избу. На Аркадия повеяло утренней свежестью, и он смахнул пот со лба.

Из угла послышалось сонное посапывание. Ристальников поднялся и, стараясь не шуметь, подошел к топчану.

Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, безмятежные, молодые и красивые, в серых зыбких сумерках похожие на родных братьев. «Неужели они и в самом деле большие друзья? – подумал Аркадий. – Со мной, например, атаман никогда так не ночевал!»

Он медленно, не торопясь, разглядывал Рябинина, силясь понять, почему вдруг этот незнакомый ему человек столь стремительно ворвался в его жизнь; почему он оказался таким близким и дорогим его атаману; почему именно с этим чужаком будет связана его дальнейшая судьба…

В мозгу Ристальникова вспыхнула разгадка давно мучившего его вопроса: «Наверняка именно Рябинин и был у атамана в день рождения. Оттого Гимназист меня и не пустил! Значит, ближе ему этот Андрей… А я? Разве я Старицкому не друг? Разве он не был для меня всем на свете?» Неудержимая волна жгучей ревности охватила Аркадия. Он попятился от топчана и безвольно упал на свою лавку.

«Всю жизнь я шел за ним… шел бес… беспрекословно, верил в него…» – зарывшись с головой в одеяло, невнятно бормотал юноша. Горячие слезы душили его. Аркадий перевернулся на спину и беззвучно зарыдал.

Он с болью вспоминал, как Профессор за глаза называл его «атамановым сынком»; как уважительно, в угоду опять же Гимназисту, держался с ним грозный Федька Фролов; да и сам Старицкий не раз снисходительно прощал за глупые выходки…

«Да если бы не я! – вскакивая с постели и размашисто растирая по лицу слезы, чуть не закричал Аркадий. – Если бы не я – не быть ему атаманом!» – заключил он.

Выплаканная едкая злость ушла. Ристальников постарался взять себя в руки, присел на краешек топчана и мысленно заговорил со Старицким: «Кто как не я, дорогой Георгий Станиславович, подал тебе идею воспользоваться случаем и подчинить нам Фрола? Не я ли, тогда еще мальчишка, сумел направить тебя?.. Эх ты, атаман! Другом, братом, даже сыном меня называл; говорил, что доверяешь мне, как никому, – Аркадий сокрушенно покачал головой. – Предал ты нашу дружбу… и меня предал… А ведь был ты мне роднее всех! Дороже отца с матерью, ближе братьев. Какой же я все-таки идиот, что не разгадал твоей лжи! Кровью, преступлением связал себя с тобой».

Ристальников покосился на Андрея:

«Не друг он тебе, атаман, пойми! Не знаю уж, каким был Рябинин раньше, но теперь… Теперь он враг тебе, враг всем нам… Своя у него, особая дружба. Недаром блатные шушукались, будто завелась в ГПУ новая змея, лютая, осторожная, с хитрым расчетом. Невдомек тебе, что именно “товарищ Рябинин» убил Федьку; он, злодей, расправился с Геней! Не говорил я тебе, Георгий Станиславович, думал, что ты знаешь об этих слухах. А что получилось: та самая гадина, которая похоронила лучшую в мире шайку, – и есть первый друг?! Не предполагал я, атаман, что ты такой простодушный… По-своему Рябинин, конечно, молодец – еще бы! – такое дельце сумел провернуть. Только вот куда приведет он нас? Одному ему и ведомо… Но зачем, зачем, атаман, ты растоптал нашу дружбу?»

Аркадий в отчаянии обхватил голову руками:

«Похоже, я упустил что-то важное… В чем-то не разобрался… Что-то недодумал… Да и что я делал все это время? Жил красиво, с вызовом. Как же, мальчишка, молоко на губах не обсохло – а посмотрите-ка на меня! Чем я хуже вас? Куда там – лучше! И сильнее, и способнее, и умнее.

Я могу пренебречь вашими мелочными страстями и дурацкими предрассудками… Почти полубог… А в результате лишь одно мирило меня с людьми, хоть как-то оправдывало бестолковое существование – мой атаман. Верил я в него, в наше общее дело, каким бы оно ни являлось; верил в дружбу с сильным неординарным человеком.