А что остается теперь?»

Аркадий беспомощно огляделся по сторонам. Полутемная изба показалась ему зловещей. Он почувствовал себя подло обманутым и одиноким. Утренняя прохлада леденила босые ноги, Ристальников мелко задрожал. Пожалуй, впервые в жизни он почувствовал себя маленьким и жалким. Ему очень захотелось найти чьи-нибудь сочувствующие глаза, хоть какое-либо утешение. «А ведь никого нет! – рассмеялся он горьким беззвучным смехом. – Никого! – озираясь по сторонам, с отчаянным восторгом повторил Аркадий. – Да завопи я… пусть даже на весь белый свет – кто меня поймет? Кому нужен… Кому нужен полоумный, разочарованный человек… – вор и убийца?.. Именно – вор и убийца… У которого, если и имелось в душе что-то возвышенное, так оно уже рассыпалось в прах…»

Аркадий посмотрел на Георгия и Андрея, как смотрят со стороны праздные прохожие – с пустым, ни к чему не обязывающим любопытством. Старицкий словно почувствовал сквозь сон этот взгляд, лениво поморщился и подвинулся ближе к Рябинину.

«А вдруг они и в самом деле верные друзья? – отрешенно спросил себя Аркадий. – Кто их разберет? О детстве и юности атамана мне почти не известно… Ясно одно: я им – помеха. Помеха во всем, – Ристальников с мрачным упрямством покивал головой. – Да, помеха… А может, я и раньше был им помехой? – в груди у него мучительно заныло. – Неужели – о нет!.. – я стою между ними?!»

Аркадий лихорадочно вспомнил все, что знал о прошлом Георгия Старицкого: «Блестящий, храбрый офицер, кавалер боевых наград… Сражался за Родину и на германской, и у Корнилова… Штурмовал Екатеринодар, был ранен под Орлом… Боже мой!!! Я – та злосчастная причина, что помешала ему погибнуть за Отчизну, принять славную смерть героя! Я сбил его с пути, увлек преступной романтикой, превратил в… – Мертвящий ужас пронзил юношу. – Ведь он пытается… хочет нормальной жизни… Друга нашел…

А я… я тяну его в прошлое… Значит, не Рябинин – злодей… Именно я – последний… связываю его с нашим темным миром… Я – первый его соратник, правая рука… Что же я наделал?»

Ристальников сжал кулаки и закусил губу. Кровь побежала по подбородку, но он не замечал ее, не чувствовал боли.

– Я все исправлю! – решительно прошептал Аркадий. – Если у меня что-то еще и осталось – так это понятие о чести и дружбе.

Он вернулся к лавке, сосредоточенно оделся, застегнул все пуговицы черной шелковой косоворотки, расправив складки и подтянув ремень. Аркадий разложил по карманам свои обычные безделушки: часы, носовой платок, верный револьвер. Затем он причесал волосы, глубоко, по-военному надвинул на глаза кепи; не глядя на Старицкого, коротко козырнул и вышел из избы.

*

Никита очнулся от легкого толчка.

– Что, пора? – негромко спросил он.

– Да вроде того, брезжит… – шепнул в ответ Еремеич и кивнул куда-то в сторону. – Я не об этом… Собрался уж вас тормошить, гляжу: парень ваш, Аркадий который, первым выскочил да резвенько так, туда вон, за сосну, – шасть!

– По нужде, должно быть… – Никита коротко зевнул.

Еремеич недоверчиво прищурился:

– Одетым по всей форме? И даже в картузе и с револьвером? Кабы чего… не того! Лицо у него уж чересчур…

Из-за сосны неподалеку раздался глухой выстрел.

– Господи помилуй! – охнул Еремеич и перекрестился.

*

Сухой, слишком хорошо знакомый звук вмиг оборвал сны. Рябинин и Старицкий разом сели на топчане. Словно по команде, каждый нащупал в изголовье пистолет и прислушался.

– Ой, горе! – донесся со двора протяжный голос Еремеича.

В дверях застучали сапоги.

– Горе-то, вста… – не закончил хозяин, натолкнувшись на два вороненых ствола. – Да идите же! – нетерпеливо отмахнулся он.

…Первым они увидели Никиту. Он стоял у сосны, опустив голову на грудь, упорно глядя куда-то вниз. Там, привалившись спиной к стволу, неподвижно сидел Аркадий. В широко открытых глазах плыли розовые отблески зари. Он выглядел спокойным и умиротворенным, кончики губ чуть улыбались.

Старицкий наклонился над ним.

– Не надо, атаман, я проверял, – остановил его Никита. – Кончился Аркаша; без мучений – прямо в сердце.

Георгий нетерпеливо мотнул головой, сдавленно выругался и пошел прочь, не разбирая дороги. Андрей растерянно смотрел на его крепкие босые пятки, на болтающиеся тесемки полувоенных бриджей…

– Как же теперь, а? – прикрывая покойнику глаза, вздохнул Никита.

– Выкопайте могилу! – встрепенулся Андрей и крикнул в сторону избы: – Еремеич! Неси-ка кирку с лопатой, да поживей.

Покуда хозяин с Никитой долбили тяжелую каменистую землю, Рябинин плотно запеленал тело Ристальникова в рогожу и крепко перевязал бечевкой.

Старицкий вернулся, когда тело уже опустили в могилу. Никита испытующе покосился на атамана. Тот молчал, уставившись на грязную рогожу на дне ямы. По бледному напряженному лицу Георгия то и дело пробегала судорога, на шее и висках вздулись тугие жилы.

Простояв так несколько минут, Старицкий нагнулся, захватил горсть земли, бросил в могилу и решительно направился к избе.

– Мальчишка! – еле слышно прошептал он и у самой двери громче добавил: – Закапывайте, нечего ждать.

Никита пошатнулся, как-то беспомощно и суетливо переступил ногами по парной земле. Он вспыхнул и, пряча глаза, пробурчал:

– Ну, Еремеич, закидываем, что ль?

Хозяин торопливо покивал и принялся закапывать могилу.

– Прости, Господи, его душу грешную, – Никита мелко перекрестился и бросился помогать.

Рябинин досадливо поморщился и пошел вслед за Георгием.

Старицкий разбирал мешок Ристальникова.

– На вот, повяжи под рубаху, – протягивая Андрею брезентовый пояс, сказал он.

Рябинин принял увесистый, похожий на охотничий патронташ пояс, застегнул его поверх гимнастерки.

– Сказано же тебе – под рубаху! – раздраженно бросил Старицкий. – Как-никак двести тысяч потащишь в золоте и английских фунтах.

– Не беспокойся, – холодно ответил Андрей. – Лучше бы ты сказал пару слов у могилы… На прощание.

– Ишь ты, пожалел! – яростно затягивая тесемки своего мешка, фыркнул Георгий. – Нашел, паршивец, где стреляться! Слюнтяй!

Он погрозил Рябинину пальцем:

– Вот она, Миша, голубая кровь! Все это великосветское воспитание, политесы и прочая галиматья… А я-то его, дурака, пожалел; с собой потащил, не бросил, как собачонку шелудивую, под забором. Чтобы он вот здесь, за четыре с половиной тысячи верст, себя пристрелил! Ты только посмотри, каков фрукт! Не хватало еще из-за этого сопляка переправу сорвать…

– Перестань! – резко оборвал его Рябинин. – Не в переправе дело… Завтра переправимся, невелика беда.

– Ну уж не-е-ет, – упрямо протянул Старицкий. – Сейчас пойдем!

– Солнце уже взошло.

– Черт с ним, с солнцем; все одно – пойдем! – В глазах Георгия металась неуемная злость. – Неужели хочешь отказаться?

– Мне все равно, – Рябинин опустился на топчан и поискал свои сапоги. – Взялся, как говорится, за гуж… А все ж подлец ты, Жора, бо-о-ольшой подлец.

Старицкий нарочито громко расхохотался и вышел.

– Никита! Еремеич! – послышался снаружи его повелительный голос. – Что вы там расселись? Не до поминок, пора к переправе.

Андрей в сердцах плюнул, обулся и поспешил во двор.

Георгий отослал Еремеича на берег готовить лодку и подступил к Никите, который безучастно сидел у свежего могильного холмика.

– Не время, Никита, медлить; пора уходить, – сказал Старицкий.

Никита молчал. Георгий тряхнул его за плечо:

– Пойми, мне тоже неприятно и… больно, поверь!

Никита мягко отстранился, кряхтя, поднялся на ноги и твердо ответил:

– Не пойду я с тобой дальше, атаман.

– Шутишь?! – подобрался Старицкий.

– Не шучу, – угрюмо озираясь по сторонам, пробормотал Никита. – Хватит. Погулял – и будет. А уж ты – решай как знаешь.

Он неторопливо отошел в сторону.

– Ну… хорошо… тому и быть, – выдавил Георгий. – От слова своего не отступишься?