Не выдержав многочасового испытания российской распутицей, «паккард» Черногорова прочно застрял в грязи верстах в трех от Вознесенского. Рябинин вышел из машины и придирчиво оглядел колонну всадников. В предрассветном сыром тумане снаряженные по полной боевой выкладке кавалеристы выглядели устало. Андрей скомандовал привал, распорядился разбить лагерь и накормить людей. Сам же пересел на коня и, взяв лишь эскадронных командиров и вестового, поскакал к селу.
Не доезжая полуверсты до околицы, они повстречали конный отряд человек в десять. Андрей заметил, как всадники вскинули на изготовку карабины, и приказал подчиненным остановиться.
– Кто такие? – вглядываясь в незнакомцев, крикнул Рябинин.
– Уездное ГПУ! А вы чьи будете?
– Уполномоченный ОГПУ Рябинин, со мной – две сотни бойцов Имретьевской бригады.
Передний верховой взмахнул нагайкой и понесся навстречу. Он лихо осадил лошадь шагах в трех от Рябинина и, вскинув руку к козырьку, отрапортовал:
– Начальник уездного отделения Мозалев! Телеграмму о вашем выдвижении в расположение Вознесенского мне доставили ночью. Согласно приказа товарища Черногорова я и мои подчиненные до конца операции поступаем в ваше полное распоряжение.
Андрей отдал честь и попросил доложить обстановку. Придерживая свою игривую кобылку и поминутно оглядываясь в сторону села, Мозалев бойко затараторил:
– Противник силами примерно человек в сто, вооруженный охотничьими ружьями и винтовками Бердана, держит оборону всех подходов к населенному пункту – двух дорог в северном и восточном направлениях, мостов через речку Сыть и плотину у пруда. Мой отряд патрулирует окрестности, стараясь не допустить проникновения в Вознесенское представителей других сел и деревень. Вступать в боестолкновение с противником нам строго запрещено…
– Ясно, – оборвал Мозалева Андрей. – Докладываете вы четко и обстоятельно. Только вот жителей села никто не расценивает как противника. Постарайтесь это понять.
– Мы что же, не будем атаковать? – удивленно хмыкнул Мозалев.
– Возможно, – нахмурился Рябинин. – Слушайте приказ: выставьте дозор на этой дороге в пределах видимости села и ждите моих распоряжений. Без команды в Вознесенское не входить ни под каким видом!
Андрей снял портупею с пистолетной кобурой и передал одному из подчиненных:
– Я еду на переговоры с крестьянами.
– Да вы в своем ли уме, товарищ Рябинин? – возопил Мозалев. – Они же Рыжикова, предсовета своего, и весь актив выгнали; нас раз десять обстреливали, лишь только пытались приблизиться. Не хватало еще вам в самое логово соваться!
– Мол-чать! – прикрикнул Андрей. – Выполняйте приказ. Старшим в мое отсутствие назначаю комэска Сурмина.
Рябинин пришпорил коня и поскакал к Вознесенскому.
Саженях в сорока от околицы дорогу преграждали наспех сколоченные из жердей рогатки. Андрей натянул повод, вытащил из кармана носовой платок и стал размахивать им над головой.
– Э-эй, караул! Есть здесь кто-нибудь? – громко позвал он.
– Чаво орешь-то? – раздался из придорожных кустов недовольный голос.
На дорогу вылез мужик с ружьем на изготовку. Он был одет в овчинный тулуп, на голове – низко надвинутая войлочная шапка.
– Ты хто? Парламентер, что ли? – спросил он, кивнув на белый платок.
– Так точно, – весело отозвался Рябинин. – Хочу побеседовать с Прокопием Степановичем Лапшиновым.
– Ишь ты, к Лапшинову ему надоть! – хмуро усмехнулся караульщик. – А на кой он тебе?
– Мы с ним знакомы – по весне я гостил у вас в Вознесенском, – Андрей красноречиво похлопал себя по карманам шинели. – Оружия у меня нет, так что не беспокойтесь.
Мужик придирчиво осмотрел Рябинина со всех сторон.
– Ладноть, – опуская ружье, буркнул он и повернулся к кустам: – Аниська! Выдь-ка сюды.
Сбивая брызги росы и пожухлую листву, из кустов выскочил подросток лет четырнадцати, тоже с ружьем и одетый по-зимнему.
– Проводь человека к Прокопу, – распорядился старший караульщик. – Да скажи там, чтоб смену нам прислали – уже к заутрене давно звонили.
Недоверчиво стрельнув глазами в сторону Рябинина, он добавил:
– Да гляди за верховым-то! Коли чаво не так – сам знаешь…
Парень зарделся от смущения и с напускным безразличием обратился к Андрею:
– Коняку шагом пускай и не балуй у меня! Впереди пойдешь, а я – следом… Ну тронулись, что ль?
У самой околицы, рядом с опущенным шлагбаумом их поджидал следующий пост – четверо молодых, вооруженных винтовками крестьян.
– Никак, Аниська пленного поймал! – дружно рассмеялись они.
Рябинин вежливо поздоровался и объяснил, что прибыл для переговоров. Мужики подняли шлагбаум и пожелали Аниське удачи.
– Видать, зауважали, коль переговорщиков-то шлют, – услышал Андрей за спиной.
* * *
В сельском храме, что стоял на площади, шла служба. Из широко открытых дверей слышалось пение хора и низкий речитатив диакона. На улицах было пусто, только у крыльца сельсовета, под красным государственным флагом, толпилось несколько караульных с ружьями за плечами. Аниська проводил Рябинина до коновязи, шепнул что-то мужикам и, перескакивая через лужи, поспешил к храму.
Через несколько минут оттуда вышел старший сын Прокопия Лапшинова Николай в распахнутой кавалерийской шинели, с непокрытой головой. Его лицо было бледным и сосредоточенным. Подойдя к Рябинину, он кивнул, но руки не подал, а лишь поманил за собой.
– Отец с мужиками счас подойдут, – отворяя дверь сельсовета, пояснил Николай.
Андрей огляделся. Посреди просторной горницы стоял обыкновенный конторский стол, вокруг – с десяток беспорядочно расставленных стульев и табуретов. На лавке у печи – кипа бумаг, две винтовки и ящик с патронами. Дощатые полы были покрыты свежей грязью.
Николай потушил тлевшую под потолком «керосинку» и указал Рябинину на стул. Сам он сел напротив и напряженно уставился в пол. Андрей тоже не решался начать разговор.
Четверть часа спустя на крыльце раздались топот и громкие голоса. В горницу ввалилась толпа крестьян, по большей части немолодых. Последним вошел, плотно притворив за собой дверь, Прокопий Степанович. Вознесенский староста снял кафтан и картуз, аккуратно повесил их на резной деревянный гвоздик и только потом подошел к Рябинину: