— На всех все равно не хватит, — вздохнул вновь объявившийся Вячеслав.

— А сколько всех-то?

— В Пеньках двенадцать и тут девять. Очко получается. А у тебя пленных этих всего шестнадцать человек.

— Тогда так, — быстро переиначил князь. — В первую очередь тем их отдаю, у кого сыновья малолетние или их вовсе нет.

Пленников разобрали сразу, но все равно одной работника не хватило. Женщина робко подошла к князю и тихим голосом попросила:

— Я ведь не в обиде, княже. Господь с ним, с холопом-то. У меня и свои сыны крепкие, только вот нет их ныне, в полон забрали. Ежели бы ты, княже, подсобил их выкупить, век бы за тебя богу молилась.

— Вячеслав, — повернулся к воеводе Константин. — Вели быстренько собрать всех назад и допросить обстоятельно — куда они всех дели и где те сейчас находятся.

— Уже, — заметил тот. — Я ж как чувствовал, что еще не все закончилось, — и бодро отрапортовал: — Всех, кого из Пеньков забрали, пока держат в Дубицах — это селище верстах в пяти от Дона. Завтра собираются отвезти на торжище в Новгород-Северский и в Чернигов. Не спешили, потому что хотели отправить вместе с теми, кого мы сегодня отбили. Охрана у них — человек пять. Ну и еще десятка два ратников имеется. Остальные все здесь, так что дело плевое. Само селище, правда, тыном огорожено с кольями, да еще небольшим валом, ну и все остальное там как в городе, только в миниатюре. Но, я думаю, возьмем без шума и пыли. Только солнце уже к закату, так что лучше завтра с утра выйти одной сотне и спокойненько к вечеру вернуться.

— Боюсь, что не выйдет у тебя спокойненько, — нахмурился Константин. — Они тоже не дураки. Раз не вернулся никто из их людей, значит, влетели. Тревогу поднимут. Осаждать придется, а там, глядишь, и помощь им подоспеет.

— Так что, в ночь выходить? — не понял воевода.

— Все равно, наверное, поздновато. Ты лучше вот что — собери всех наших полностью и покажи силу, чтобы им там, в Дубицах, страшно стало. Если нахрапом ворваться не получится, то объяви, что мы их палить в отместку не собираемся, а пришли к ним только за полоном. Вернут — и ты сразу уйдешь. А иначе ты их на копье возьмешь — силы хватит.

— А откажутся? — усомнился Вячеслав.

— У страха глаза велики — не откажутся, — усмехнулся Константин. — Да и что им толку с этих пленных? От них же весь доход князьям да дружине пойдет, а самим сельчанам ни одной куны не достанется. А когда переговоры будешь вести, тонко намекни, что если они не выдадут всех рязанцев, то князь решит, будто они там все заодно с теми, кто набег устраивал. Иначе зачем бы им полон удерживать. Тогда ты с ними другие разговоры вести будешь, и не словом, а мечом.

— В общем и целом уразумел, — кивнул Вячеслав и, показав на князей и попа, осведомился: — А с этими что делать будешь?

Вместо ответа Константин не спеша прошел к лавке, которую дружинники успели для него откуда-то притащить, критически покосился на домотканый половик, впопыхах постеленный на сиденье вместо обычного ковра, и вполголоса поинтересовался у воеводы:

— Из него хоть пыль-то выбили?

Тот утвердительно мотнул головой и заверил:

— По нему вообще еще никто не ходил. Прямо у ткачих забрал из станка. Вон, гляди-ка, нитки болтаются — даже до конца не доделали.

— Ну, тогда ладно, — вздохнул Константин и жестом подозвал пленных князей.

Те послушно двинулись к рязанскому князю. Попик семенил тихонько сзади, стараясь не высовываться из-за их спин. Оставаться на месте он не пожелал. Толпа сельчан тоже, будто по команде, стала медленно подходить, охватывая Константина и пленников плотным полукольцом, чтобы ничего не упустить из предстоящего зрелища. Из людской гущи слышались приглушенные голоса. Отдельные обрывки разговоров донеслись до Константина.

— Ворон ворону глаз не выклюет, — это сзади и справа.

Князь нахмурился.

— Возьмет окуп да и отпустит. А они потом сызнова придут, — это уже слева.

Константин нахмурился еще сильней.

— Раз воев их повесил, стало быть, и их должон. На них-то вины поболе, — успокаивающе произнес чей-то старческий голос, но ему возразили сразу несколько человек:

— То вои простые, а то князья.

— С покойника что возьмешь, а с живых — гривны.

— Хотел бы повесить — вместе с прочими бы вздернул.

— В нашей крови те гривны будут. Не будет ему с них счастья.

И снова обреченно-тоскливо:

— Ворон ворону…

Константин поначалу и впрямь собирался выпустить всех четверых за выкуп. Дело было не в деньгах, хотя они тоже на дороге не валяются.

Главное заключалось совсем в другом — они были князьями, то есть стояли наособицу, со всеми отсюда вытекающими последствиями. Придумать им любое другое наказание, кроме смерти? А какое? Порку публичную затеять? Это еще хуже получится.

И не в том дело, что он лично их унизит. Они-то как раз по заслугам получат. Но простому люду такого зрелища устраивать тоже ни в коем случае нельзя. Уж очень оно чревато на будущее самыми непредсказуемыми последствиями, в том числе и для самого Константина.

Тогда и впрямь лучше повесить, но этого делать тоже нельзя. Хотя, конечно, просто так отпускать их совсем не хотелось. Чисто по-человечески не хотелось. Словом, какой-то заколдованный круг получался. Константин обреченно вздохнул.

— Княже, Нюрнбергский трибунал давно пора открывать, — деликатно напомнил стоящий сзади Вячеслав. — Публика в сборе, обвиняемые на месте, кому ждем?

— В чем их личная вина? — негромко спросил Константин. — Вот этого, например. — И ткнул пальцем в человека, стоящего с самого краю.

— Сам скажешь, Андрей Всеволодович, али мне за тебя ответить? — степенно спросил рязанский дружинник, который стоял рядом с князем.

Тот молчал, понурив голову.

— Стало быть, мне за тебя, — вздохнул дружинник и сделал шаг вперед. — В селище Пеньки оный княжич черниговский троих мужиков самолично срубил. При этом еще и похвалился, что он получше прочих мечом володеет, а дабы речи его за пустую похвальбу не сочли, он четвертого, коего уже в полон взяли, своим мечом вкось на две половины разрубил. Кроме того, будучи уже здесь, в Залесье, бабе одной тоже голову с плеч снес.

— Она сама на меня налетела, — вскинулся было обвиняемый.

— С мечом в руках? — невинно осведомился Константин.

— У нее когти, как мечи. Вон, руку мне оцарапала до крови, — не зная, что еще сказать, выпалил Андрей Всеволодович, в качестве доказательства демонстрируя тыльную сторону левой ладони, на которой и впрямь алели три розовых царапины.

— Ишь ты, — усмехнулся князь. — Знатные у тебя раны. За такие и впрямь отомстить надобно, чтоб неповадно было. А мужиков зачем рубил, похваляясь? Или они тоже царапались?

— В горячке я был, в запале. Сам не ведаю, как получилось. Не ведал, что творил, — снова опустил тот голову.

— Не дело ты учинил тут, Константин Володимирович, — встрял Мстислав Глебович, который стоял в середине, держа на весу раненую руку, кое-как перемотанную какой-то замызганной тряпицей.

Был он изо всех четырех самым старшим и держался увереннее прочих.

— Я князь, и ты князь. Почто смердов на суд собрал? Откуп назови, какой тебе нужен, а перед этим вели отвести в покои да накормить, а там и обговорим, сколь гривен тебе надобно от моего отца Глеба Святославича. А что вина у нас всех перед тобой — от того ни я, ни они и так не отрекаемся.

— Вина у вас, положим, не передо мною, а перед ними, — кивнул в сторону толпы Константин. — А про князей ты тут неверно сказал. Я-то таковым являюсь, а вот вы… В чем у вас от татей шатучих отличие — не скажешь?

Ответом было молчание.

— Вот и сам разницы этой что-то не вижу, — сокрушенно вздохнул рязанский князь.

— А ты другое в виду поимей, — подал голос Мстислав Глебович. — Мы ведь подсобить тебе пришли, с христианскими намерениями — обратить в святую веру здешний народишко, который закоснел уже в поганом язычестве. Нашумели, конечно, малость, но кто же виноват, что они сразу за косы да топоры хватаются. Поначалу-то думали всех миром в церкву загнать да окрестить заново, ан не так все вышло.