«Все, — промелькнуло в голове. — Теперь никого нет. Ни Ярослава, ни Юрия. Некому грады жечь, села зорить, людей рязанских в полон брать. Не видать Ярославу Коломны, а мне — Переяславля-Рязанского».
И, странное дело, легкая горечь от последней мысли как-то резко, почти внезапно сменилась облегчением.
— Пусть так, пусть лучше так, — почти беззвучно, одними губами, шептал он, безучастно улыбаясь чему-то светлому и хорошему.
Ингварь, пожалуй, и сам не сумел бы объяснить себе, чего это он вдруг так развеселился.
«А просто так», — ответил бы он, не думая.
Напряжение последних дней, почти физически давившее на плечи и стеснявшее дыхание, теперь куда-то исчезло, и ему было легко и покойно сидеть на остатках шатра Ярослава.
Легко и… очень мягко. Княжич нахмурился, пытаясь понять, на что же это он взгромоздился, провел на ощупь рукой, и вдруг до него донесся еле слышный стон, раздававшийся из-под лежащего полотнища шатра. Он быстро приподнял его и ахнул.
Под тканью лежал живой князь Ярослав. Да, почти весь залитый кровью, сочащейся из многочисленных ран, с донельзя изуродованным лицом, превратившимся в какую-то страшную маску, но живой. Мертвые не стонут.
Ингварь растерянно посмотрел по сторонам. Были в обозе белые и чистые льняные полосы, приготовленные специально для перевязок, но где теперь искать тот обоз в царящей повсюду кутерьме?
«А может, все так и оставить, как есть. Все равно ведь не жилец».
Он посмотрел на залитое кровью лицо Ярослава с двумя резко очерченными морщинами, идущими вкось от крыльев острого носа вниз, к уголкам губ, на темно-красную, почти черную дыру, зияющую у него на месте правой глазницы, убеждаясь все больше и больше, что да, и впрямь не жилец. Однако почти сразу же ему вспомнилось лицо Ростиславы, которая всегда была добра и участлива к нему, Ингварю.
Он еще раз оглянулся по сторонам и медленно потащил меч из ножен.
* * *
И заключите безбожный князь Константин Резанский уговор с диаволом, продаша ему душу свою черную. И возжелаша он погубити воинство христово, кое прислали в человеколюбии своем братья князья Юрий да Ярослав, дабы освободити люд резанский от оного насильника и душителя.
И возгорелся огнь смрадный из самих пещер адовых пред воинством сим, и обуяша дымвонький шатры князей славных Юрия да Ярослава и тако же и бояр их верных, и дружины их.
Побиты были все, токмо едину князю Ярославу за праведные дела жизнь дарована бысть. Возопиша в то лето во градах многих на Руси люди, рыдаша горька по праведникам невинно убиенным, а Константин же, слыша плач сей скорбный, ликоваша премного душою сваею чернаю.
Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.
Издание Российской академии наук. СПб., 1817
* * *
И возгорелся в нощи крест огнен пред воями Константина, и бысть оный будто знак с небес, несущий князю в дар славу, победу и благословенье. И хошь ратников резанских числом бысть вчетверо помене, нежели ворогов, но с божией помощью побита они их. Простой же люд Константин велеша щадити всяко, бо ведал, яко те не по своей воле, но по понуждению шли и в грехе неповинны.
Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.
Издание Российской академии наук. СПб., 1760
* * *
Описываемые события второй по счету битвы под Коломной, пожалуй, наиболее загадочны. Остается только предположить, что некое небесное явление, чрезвычайно похожее своей формой на крест, действительно возникло в ту ночь на небе и светилось за спинами рязанцев, вселяя непреодолимый ужас и панику в стане их врагов. Но с этим атмосферным явлением проще, а вот что за огонь обуял шатры владимирских князей, причем практически одновременно, — остается лишь строить догадки.
Я предполагаю, что это был, скорее всего, так называемый «греческий огонь». Попал же он к Константину благодаря отцу Николаю, выезжавшему для получения епископского сана в Никею. Тогда легко объясняется, что именно за это приобретение рязанский князь впоследствии так уважительно относился к этому священнослужителю.
Утверждают, что человек, канонизированный впоследствии церковью, не мог этого сделать, ибо всегда болел душой за мир. Но, во-первых, он мог взять с Константина слово никогда не употреблять его для нападения, а во-вторых, вполне возможно, что отец Николай как раз ничего об этом и не знал. Добывали же этот важнейший секрет его попутчики, посланные князем одновременно с будущим епископом в Никею.
Другое дело — как им сумели облить, да еще одновременно, все шатры владимирцев и суздальцев? Может, со стен Коломны? Трудно сказать наверняка.
Что же касается других попыток объяснить случившееся, вроде использования тех же гранат, как это утверждают молодые ученые Ю. А. Потапов и В. Н. Мездрик, то достоверно установлено, что впервые они были применены значительно позднее, поэтому даже не имеет смысла их опровергать — это сделано задолго до меня.
О. А. Албул. Наиболее полная история российской государственности. СПб., 1830.
Т. 2, с. 140–141.
Глава 3
Что бог ни делает
Сейчас, когда сам бог, быть может, беден властью,
Кто предречет,
Направит колесо к невзгоде или к счастью
Свой оборот.
В. Гюго
— Эй, паря, ты чо, помереть собрался, — услышал Ингварь за своей спиной. — Ведь ясно же всем сказывали — бросай мечи, — но он даже не обернулся, продолжая лихорадочно кромсать грубое шатровое полотно.
— Умом рехнулся, — предположил голос помоложе. — Ты глянь-ка на него, дядя Тереха, молодой вовсе, вот и спужался.
— Не мудрено, — вздохнул человек постарше.
Княжич тем временем все резал и рвал полотно на куски. Наконец, решив, что нарезанного будет достаточно, он отбросил меч в сторону, опустился на колени и начал осторожно снимать с неподвижного Ярослава кольчугу.
— Ах, вон оно что, — удовлетворенно протянул голос постарше и сразу помягчел: — Это совсем иное. Подсобить болезному — дело святое. Ну-ка, Тяпа, подмогни малому, а то он в одиночку не управится.
— Дядя Тереха, я же крови боюся, — заныл голос помоложе и после паузы добавил более испуганно: — А ведь ты вспомни, как вечор упреждали: ежели кто живой под шатром остался — немедля к князю бежать. Вот давай я и сбегаю. Я же прыткий.
— Прыткий он, — прогудел недовольно дядя Тереха. — Ну, делать нечего, беги отсель, а я сам подсоблю. Двигайся, орел, — брякнулся рядом с Ингварем на колени крепкий коренастый мужик, заросший по самые глаза изрядно поседевшей бородой, и принялся сноровисто помогать княжичу освобождать раненого от стальной брони.
Какое-то время они молча возились, мешая друг другу, но потом дела пошли на лад, и еще через пару минут с боевой амуницией было покончено, и они перешли к одежде. С нею справились и вовсе на удивление быстро, причем дядя Тереха ухитрился сноровисто оторвать от княжеского корзна[33] вместе с куском меха золотую застежку, заговорщически подмигнул Ингварю и молниеносно упрятал ее за пазуху.
— Токмо ты князю нашему не сказывай, — буркнул он, продолжая сноровисто перевязывать раненого, тихонько постанывавшего время от времени.
В это время сзади вновь раздались голоса, и один из них явно принадлежал Константину.
— Твои орлы, конечно, молодцы, но на пятерку малость недотянули. Это уж пятый из подранков.
