На прощанье, склоняясь к больному, она жарко выдохнула ему на ухо:

— Помни, я ведь только для тебя жить обещалась. И ежели я для тебя воздух, то ты для меня и вовсе весь мир. Уйдешь — и я следом.

После чего ожгла Константина поцелуем горячим прямо в сухие губы и пояснила с горькой улыбкой:

— Это не я — от водяного подарочек передаю. За песенку.

И ушла. Насовсем.

Ох и долго же тянулись зимние дни для Константина. Все ему казалось, что настанет весна и что-то обязательно поменяется, да непременно в лучшую сторону. Но изменения произошли гораздо раньше, еще под Рождество, когда к князю, проведать больного друга, зашел Вячеслав.

Воевода был веселый, румяный, с морозца. И пахло от него так же: свежо и хрустко. Вначале он бодро отрапортовал, что с нынешнего лета великий князь Рязанский, Владимирский, Ростовский, Суздальский, Муромский, а мелочь в счет не берем вообще, может рассчитывать на двадцать тысяч только пешего ополчения плюс к тому пять тысяч конницы.

Уточнил, справедливости ради, что со всем этим воинством, которое пока далеко не воинство, еще возиться и возиться, но главное, что оно вообще имеется в наличии. К тому же хлопцы по большей части крепкие, достаточно смышленые, так что он, Вячеслав, как верховный воевода, за оставшееся время до ума их доведет.

Потом друзья посидели, поболтали о разном, в том числе и о том, как Минька своего родного князя заждался и сколько еще всякой всячины юный Эдисон Константину приготовил, а ему, верховному воеводе всего Рязанского княжества, сообщать отказывается. Говорит — сюрприз для князя.

Уже уходя и стоя в самых дверях, Вячеслав вспомнил напоследок:

— Да, чуть не забыл. Из Владимира все святое семейство я уже отправил, как ты и говорил, в Переяславль-Южный. Неделю назад они уехали. Так что ныне там твой Святослав уже на всю катушку распоряжается.

— А Ярослава тоже?.. — уже чувствуя непоправимое, спросил князь непослушными губами.

— Его я бы и еще раньше спровадил, — сердито ответил Вячеслав. — Ну и козел же он. Только-только вставать с постели начал, еще еле ходит, по стеночке, а уже козни пытается строить. Ты же ему оставил пяток бояр из стариков. Так он с ними все шу-шу-шу да шу-шу-шу. Но я, правда, стукачей из числа их дворни завел, и они мне быстренько своих хозяев заложили. Прямо с потрошками сдали, тепленькими. Да ты что, ты что? — кинулся он к князю, пытаясь удержать его и не дать встать. — Костя, тебе ж лежать надо. Очумел ты, что ли? Все в порядке, ты не думай. Троих из них я тем же санным поездом уже отправил. Так что успокойся — никакой измены, никаких переворотов. Вот напугался, дурилка.

— А Ростислава? — спросил Константин еле слышно.

В голове у него все плыло, все кружилось. Стены вокруг будто плясали, да и потолок с полом вели себя тоже неадекватно.

— И ее отправил, естественно. В принципе, она, пожалуй, одна нормальная баба там и была, с которой еще хоть как-то пообщаться можно. А эта, которая вдова Константина, квашня квашней. Да и пацаны тоже волчатами все смотрели на меня. Зато Ростислава и вежливая, и приветливая. Все о твоем здоровье спрашивала.

— Не тарахти, пожалуйста, — сморщился, как от зубной боли, Константин. — Лучше скажи, ее как-то вернуть можно?

— Ее одну? — от удивления глаза Вячеслава даже округлились. — Ты, вообще-то, в своем уме, княже?!

— Нет, ну, пусть со всеми остальными, — заторопился с объяснениями Константин. — Я вот тут подумал чего-то и решил, что они… что я… их бы где поближе надо… и нечего им там, в Переяславском княжестве, делать. Пусть они… ну, в Муроме будут. Под боком у меня, ну и пригляд понадежнее за тем же Ярославом.

— Вообще-то, поздновато уже, — хмуро выслушав друга, Славка задумчиво потер переносицу. — Да и ни к чему им в Муроме сидеть. Опять же мордва рядом и эти твои — как их там? — волжские булгары. Ты, кстати, в курсе, что они Великий Устюг захватили и пограбили? Между прочим, теперь это тоже твой город, — и протянул намекающе: — Я так подумал, что долг платежом красен. К тому же мне ребятишек новых в деле испытать охота. Опять же зима, санный путь шикарный, а Минька заодно свои пушки испытает на них, чтоб знали в другой раз, как по нашим городам шляться.

— Ты погоди с испытаниями, с Устюгом этим, булгарами. Давай о другом договорим, — каждое слово давалось Константину все тяжелее и тяжелее, будто и не слова то были, а каменюки пудовые. — Я про то, чтобы вернуть.

— Так сказал же я — неделю назад уехали. Где я тебе их возьму! Они уж, поди, в Чернигове или Новгороде-Северском.

— Обоз, дети… Они не могли так быстро двигаться.

— Да на черта это вообще надо, — возмутился Вячеслав. — Ты же все правильно решил — загнать их подальше, и пусть там сидят и не рыпаются.

— Это… мне… надо…. Очень надо… — с огромным усилием выдавил из себя Константин и потерял сознание.

Когда он открыл глаза, то Вячеслав продолжал сидеть возле его постели, только был весь какой-то мрачный, помятый, а левую руку держал на перевязи, у груди.

— Ты когда пораниться успел? — спросил Константин и попытался сострить: — Я что, буянил тут, когда вырубился?

— Лучше бы буянил, — хмуро буркнул Вячеслав. — Я уже второй день здесь сижу. Все жду, когда ты наконец очнешься.

— А за ними так и не ездил?

— Вернулся уже! — не выдержав, заорал Вячеслав. — Вон, и Доброгневу из Рязани привез. Как видишь, вовремя.

— А за ними?.. — упрямо повторил вопрос князь.

— Вот это видел? — показал Вячеслав забинтованную руку. — Вот и все результаты моей поездки. Говорил же тебе, что поздно уже. Догнал я их уже под Козельском, а это черниговские земли, не наши. Еще подъезжал только, как уже недоброе почуял — уж больно у них эскорт увеличился. Одних воев человек тридцать, не меньше. Видать, встретили, потому что, когда отсюда выезжали, человек пять у них и было из дружинников.

— Почему так мало? — удивился Константин. — А если бы в дороге что-то случилось? Это ж на нас сразу вина бы легла.

— Своих два десятка я в счет не беру, — пояснил Вячеслав, продолжая ласково, будто малыша, баюкать перевязанную руку. — Они только до границы их проводили и назад повернули. Но главное — не поняли они меня. Я ору: «Стойте, поговорить надо», а они как ломанулись. Уж не знаю, чего подумали, но явно что-то нехорошее, потому что отстреливаться стали. Со мной и был-то всего десяток — куда там бой принимать. Главное — слушать ничего не хотят. Знай себе пуляют, гады.

Он поморщился, продолжая бережно баюкать раненую руку, и пожаловался:

— В кость попали. Теперь еще неделю, а то и две болеть будет.

— Извини, — вздохнул Константин.

— Из твоих извинений шубу не сошьешь, — хмуро заметил воевода.

— Ты чего, гривен хочешь? — удивился князь.

— Дурак ты, Костя, хоть и князь, вот что я тебе скажу! — возмутился Вячеслав. — У меня там три человека полегли из-за твоей дури. Еще двое — куда ни шло, раны заживут, а одному стрела в легкое угодила. Даже Доброгнева сказала, что не знает, будет жить или нет. Тебе блажь княжеская в башку запала, а у меня народ погиб.

— Прости.

— Прости не простынь — на стене не повесишь, на кровати не постелешь, — недовольно отозвался Вячеслав. — Их родителям помочь надо бы. Деньгами, конечно, сыновей все равно не вернуть, но хоть подспорье какое-то будет.

— Скажи там Зворыке, чтобы по пять гривен каждой семье выдал.

— Да уж будь спокоен. Скажу, не постесняюсь, — заверил воевода все так же ворчливо.