Впрочем, не бывало еще и такого, чтобы князь дружинника упрашивать стал, мол, останься, сделай милость. А если и бывало, так то князья лишь по названию были — не по духу. Гавриил Мстиславович себя подлинным считал, так что на такое унижение ни в жизнь бы не пошел.

Однако странное дело приключилось. Так ведь ничего князь и не ответил Спеху. С минуту, насупившись, разглядывал парня, будто диковинную птицу, ни разу доселе не виданную, а потом молча развернулся и прочь пошел. И все остальные следом за ним побрели, будто собаки побитые.

Бывает такое — вроде победил ты, а победа отчего-то не радует. Но есть и иное — как у тех троих, что остались. Вроде и не выиграли, да и битвы-то никакой не было, а в душе праздник, и только одного хочется — чтобы он никогда не кончался. Хотя это тоже не совсем верно — вечный праздник имеет обыкновение очень быстро в будни превращаться.

— Твой, что ли? — толкнул Басыня Грушу.

Тот напыжился от самодовольства сладкого, степенно нос почесал, из-за которого его так и прозвали, и изрек горделиво:

— Знамо, мой.

— Жаль парня, — вздохнул Басыня.

— Чего это? — встревожился Груша.

— Да похожи вы здорово. Значит, и у него такой же вырастет. — А глазами на нос могучий указал.

Ох, нельзя ведь Груше смеяться — раны открыться могут, которые только-только запеклись, но как тут удержаться, когда хочется, когда уже живот болит, а остановиться — мочи нет.

А Спех только улыбался. Коли дядька Груша на дядьку Басыню не обиделся за шутку насчет носа, то ему вроде бы тоже не след. Однако все-таки шибко громко над этим лучше не смеяться. К тому же спроси кто у парня: «Хотел бы ты вдвое больше нос иметь, чем тот, что у Груши, а к нему в придачу тебе вдвое больше и умения бы дали, чем у наставника твоего?» — он бы знал, что ответить. Ни минуты бы не промешкал, ни мгновения единого.

Да пускай хоть втрое больше нос у него вырастет — все равно. За то, чтобы так с мечом обращаться, как его старый сельчанин, ничем пожертвовать не жалко. Только вдвое больше умения ему не надо. Ему бы так, как дядька Груша, научиться.

А больше? Это ж все равно что звезду возжелать, которая на самом деле шляпка золотого гвоздика. Ими ангелы небо прибили. Одному гвоздик дай, другому вытащи, а там и небо само рухнет. Так что несбыточного желать нельзя. Не бывает умения выше Грушиного-то.

Вот так они и смеялись беззаботно, друг на дружку поглядывая. На самом-то деле смотреть им совсем в другую сторону надо было, на дорогу проселочную, по которой всадники чужие замелькали, но где там — все трое веселились, будто дети малые, ничего вокруг не замечая.

— Кто такие? — раздался вдруг совсем рядом голос властный.

Тут только они и очнулись, посмотрели изумленно на вопрошающего и дружно, в один голос, с улыбкой — веселье-то не прошло еще — ответили:

— Черниговцы.

— Взять, — последовала команда.

И как-то очень уж шустро их взяли. В иное время не один полег бы, а тут так проворно скрутили, что все трое и мечей достать не успели. Один Спех малость поворочался, пару раз успел засветить кому-то промеж глаз, но и того чуть погодя ловкой подножкой на землю сбили. Видать, правду говорят, что смех расслабляет, на добро настраивает, а в ратном деле злость надобна.

Связанных, потащили всех троих на околицу, а там уж и прочие дружинники в рядок стоят, накрепко веревками скрученные, — и из их дружины, и из прочих, что в лихом набеге участвовали.

«Не зря луна кровью отсвечивала, — мелькнуло в голове у Груши. — Ох, не зря». Но это была последняя мысль. Туман проклятый одолел-таки вояку старого, и пополз ратник вниз, к земле, уходя в спасительное небытие.

Чувствуя свою вину — не успел все-таки вовремя, — Константин еще больше злился на тех, кто сейчас понуро перед ним в цепочку выстроился с руками связанными.

Да, взяли они почти всех, успев перехватить на обратном пути. Прямо в лесу кольцо замкнули, и настолько яростной сшибка была, что у черниговцев даже мечи сами из рук выпадали. Всего-то и потерял рязанский князь трех своих дружинников. Царапины да небольшие раны, которые еще с десяток человек получили, и вовсе считать негоже — заживут.

Но куда лучше было бы, если б они пораньше подскочили, чтоб жителей села успеть защитить. А теперь что — смотри, князь, любуйся на два десятка трупов, среди коих не только мужики, но и бабы, и даже дети встречаются.

Поначалу он хотел вообще распорядиться, чтобы всех разом по тяжелым дубовым ветвям развесили — благо, что они тут в изобилии растут. Потом одумался. Не дело это. Пусть даже по законам военного времени с ними поступать — и то непорядок. Хоть военный трибунал накоротке, а надо провести.

Конечно, морока с ними сплошная, а в конце все равно финал одинаковый — сук да веревка, но надо. И жителям Залесья приятнее будет. Для них суд предстоящий лишь удовольствие предвкушаемое растянет от казни неминуемой, а это тоже учитывать надо. Но уж раны перевязывать, как требует тот молодой парень, — это дудки. Пускай так подыхает — невелика потеря. А тут еще один голос подал:

— Княже, ежели его не перевязать — помрет вой. И получится, что он от твоей справедливости, коя на суку болтается, утек. Хорошо ли это?

Умно сказал, подлец, рассудительно. И голос у него опять же спокойный, даже добродушный. Ну да ладно, чтоб от суда да от возмездия не ушел, так и быть, пусть кто-нибудь его перевяжет. Константин только хотел распорядиться, но тут какая-то баба чудная объявилась. В руках холстина чистая, уже на полосы разодранная, сама растрепанная, а в глазах — даже не поверил князь поначалу, хотя и рядом стоял, но, приглядевшись, окончательно убедился — слезы.

Ну и народ на Руси! Ну, народ! Этот черниговец каких-то полчаса назад кровью тут все заливал, пока не повязали, а она чуть не плачет. Тоже мне, заботливая выискалась. Не выдержал Константин, сказал пару ласковых, чтобы напомнить об этом, но и баба в долгу не осталась:

— Он моих дочек от полона спас и руду свою за них пролил. Он да еще бугай вон тот, — ткнула она пальцем в молодого парня, который рядом стоял.

— Так они что, не черниговцы, что ли? — оторопел Константин и на своего воеводу оглянулся в недоумении.

Тот, как всегда, согласно воинскому уставу, чуть сзади стоял, на полшага.

— Черниговцы, — подтвердил уверенно Вячеслав.

— Так как же они?.. — не договорив, уставился на него вопросительно князь.

— А я знаю? — пожал тот плечами. — Мне и самому интересно.

— Ладно, — решил Константин. — Этих пока в сторонку отодвинь. Потом с ними разберемся.

А молодой и рад стараться:

— И Басыню тоже! — закричал возмущенно. — Басыня самым первым за Грушу вступился.

— За кого?.. — не понял Константин.

— Вон за него, — указал парень на лежащего без сознания. — Его Грушей кличут. А вон Басыня, — кивнул он головой — руки-то связаны — в сторону рядом стоящего старого дружинника.

— Тебя послушать, так вы все сплошь и рядом заступники, — буркнул недовольно Вячеслав. — Только настоящие-то защитники селища вон где лежат, — указал он в сторону лежащих отдельно от всех прочих рязанских дружинников, которые самыми первыми в неравный бой вступили.

Хорошо им досталось. У кого голова, ссеченная одним махом, просто к телу была приставлена, кому руку аккуратно к плечу приложили. Это не считая прочих ран.

— Не все, — упорствовал парень. — А Басыня за Грушу вступился. Он даже из дружины княжьей ушел из-за этого.

— А ты? — осведомился князь.

— И я ушел. Не любо мне стало воевать, вот и ушел, — уже потише произнес парень.