На душе было мерзко, потому что мысли этого человечишки были на самом деле Костиными.

И главное, ведь все очень правильно и логично, даже отговорка придумана классная, которую непременно примут на веру – как же иначе, разве настоящий князь добровольно отдал бы не только свое оружие, но и одежду?!

Такая отмазка мгновенно обеляла его абсолютно перед всеми.

Точнее, почти перед всеми. Оставался один человек – он сам. Да еще его стыд и память об этом стыде, которую ни вытравить, ни уничтожить. Но это уже неважно, ведь он никогда и никому не проболтается – себе дороже.

К тому же и впрямь Костю сюда послали не для этого, иначе получается форменная ерунда. А останется в живых – как знать. Глядишь, изменит что-то в истории Руси в лучшую сторону. Причем проведет эти изменения в больших масштабах – ведь сколько хорошего он сделает, учитывая немалую княжескую власть.

Припомнилось ему и еще одно обстоятельство.

Помнится, Алексей Владимирович говорил, что надо спасти от преждевременной смерти каких-то людей, причем их имен он не назвал. А если подразумевался как раз будущий сын кого-то из этих разбойников?

Или даже так – сын уже есть, но если этот бандит сегодня погибнет, то и его ребенок, оставшись без отца, а следовательно, и без материальной поддержки, пропадет или умрет с голоду. Тогда все, прощай его успешная миссия.

То есть как ни крути, а надо уступать этой наглой морде, отдаленному предку современников-рэкетиров и прочих отморозков. Другого выхода попросту нет. Точнее, он есть, но глупый до наивности, а главное – ничего хорошего не несущий.

Да какого черта – в конце концов, он не князь, а учитель истории, а значит…

Константин тяжело вздохнул и стиснул зубы, мрачно глядя на вожака. Тот довольно осклабился.

Орешкину стало еще противнее.

Нет, атаман бармалеев был ни при чем – противно от себя самого, и настолько, что он, решительно выкинув из головы услужливо предоставленные оправдания и вспомнив, что «у корявой елки кривые иголки», так что нечего тут прикрываться сопливым гуманизмом по отношению к мифическим сыновьям разбойников, потащил из ножен свой меч.

Голова Константина еще продолжала гудеть, но – странное дело, почувствовал он себя значительно лучше.

Атаман презрительно усмехнулся, еще раз смачно сплюнул на землю, попав при этом на свой синий сапог, – остальные лесовики были в лаптях – и заметил:

– Стало быть, не хошь по-хорошему. Ну и зря. Ладно, коль живота своего не жалеешь, быть по сему. Купырь, Заяц, заходьте справа, а ты, Нечай, слева. Я напрямки пойду. Так оно ближе буде.

То, что происходило дальше, можно описывать очень долго, ибо это был миг Костиной гордости, миг торжества. Он все-таки не уронил княжеской чести, и осознание этого, особенно на первых порах, здорово его воодушевляло.

К тому же дрался вожак не очень умело. Видать, господское оружие попало ему в руки не так давно и в основном служило лишь вещественным атрибутом власти, так что он еще не до конца с ним освоился.

Во всяком случае, Костя довольно-таки спокойно отбил его первые два выпада, принял на кольчугу скользящий удар тесака и сам ринулся в атаку, одновременно уходя из-под удара двух дубин слева и справа.

Атаман попятился, и Косте удалось хорошенько, от души рубануть его по плечу.

Правда, цели этот удар достиг лишь частично – вожак тоже в последний миг ушел из-под него, но кожа вместе с куском нарядной рубахи лоскутом свесилась чуть ли не до локтя, и бурно пошедшая кровь слегка отрезвила сразу заробевших разбойников.

Теперь они нападали с опаской, лишь главный бармалей продолжал без устали махать мечом, пытаясь даже не столько попасть, сколько подвести Константина под удары дубин своих напарников.

Повертевшись так пару минут, Костя понял, что долго не выстоит и надо переходить к решительным действиям.

Краем глаза оценив обстановку сзади себя, он сознательно подставился под удар дубины и, уйдя в последнее мгновение в сторону, полоснул первого разбойничка куда придется.

Пришлось удачно – прямо по животу. Меч, наточенный как бритва, располосовал тело очень легко, и Костя даже поначалу не понял, что вспорол противнику чуть ли не полбрюха.

Второй успел среагировать и уклониться, но Константин в прыжке догнал его мечом, который почти до рукояти окрасился красно-алым – удар в бок оказался смертельным.

Осталось всего трое, и тут на него нашло что-то отчаянно бесшабашное.

Впрочем, до конца осторожность он не потерял и опять-таки краем глаза успел заметить еще одного негодяя поодаль, который тихонько подползал к жалобно ржавшей, точнее, уже просто постанывавшей в яме лошади.

«Ну правильно, – подумал Костя, – седло-то богатое. Ничего, пусть мародерствует, лишь бы сюда не подошел».

Бегать по поляне туда-сюда, размахивая мечом, одновременно уклоняясь от вражеских ударов и нанося свои, оказалось делом довольно-таки обременительным, особенно с непривычки.

Правда, оно существенно облегчалось, когда Костя дрался «на автомате», то есть не думая. И чужой удар сразу удавалось парировать намного грамотнее, и свой выпад становился более ловким.

Одним словом, у Константина складывалось впечатление, что само тело достаточно хорошо помнило схватки, в которых участвовал прежний его владелец, да и многое из того, чему его научили, тоже забыло не до конца.

Но происходило это лишь тогда, когда сам Костя чувствовал, что все, пришел конец и что делать – неизвестно. Мыслей – ноль, а идей и того меньше.

Мозг его в эти секунды переставал отдавать команды, но руки, вместо того чтобы беспомощно опуститься перед неминучей смертью, вопреки бессилию мозга как раз и начинали действовать на полную мощь.

Длилось это недолго, поскольку через минуту Костя вновь воодушевлялся, брал инициативу на себя и… опять доводил ситуацию до критической, после чего все повторялось по новой.

Однако даже понимая, что для победы надо просто на пару минут расслабиться и бездумно помахать мечом, а все остальное руки и ноги сделают сами, Костя не мог заставить себя пойти на это – уж очень страшно было не руководить самим собой.

Хотя именно в такие секунды расслабленности ему как раз и удалось подранить третьего, с дубинкой, причем тоже тяжело, в живот. Снежный сугроб под дубом, в который тот улегся, моментально стал красным.

Но раненый, не переставая жалобно стонать, в промежутках между завываниями все равно успевал подбадривать своих товарищей, давая им всевозможные кровожадные советы типа зайти в спину, хряпнуть боярина так, чтоб дух испустил, и так далее.

«Лишь бы не вставал», – решил Костя, но старался к нему не приближаться. Мало ли что.

Наконец, устав носиться за неподатливой добычей по всей поляне, оставшиеся двое стали действовать так, как следовало бы с самого начала. Они перекрывали пути к отступлению, постепенно загоняя жертву к самому краю крутого и глубокого оврага.

Когда до него осталось не больше метра, последний бандюга с дубиной, решив схитрить, подскочил и ударил Костю не наотмашь, а как бы вдоль, целясь в правое плечо и намереваясь свалить с кручи.

Константин успел присесть и, так же как и несколькими минутами ранее, сделал выпад мечом, распарывая разбойнику пузо.

После этого он, выпрямившись, удачно парировал очередной удар атамана, но это был, как оказалось, ложный замах. Основной удар был нанесен здоровенным тесаком, и от него Костя увернуться не успел.

Распоротая правая штанина стала быстро пропитываться кровью, вместе с которой из него стали уходить силы. Это он почувствовал по тому, как потяжелел в руке меч, как трудно стало отпрыгивать или, наоборот, наседать на обрадованного вожака бывшей волчьей стаи.

Успев еще несколько раз вяло отмахнуться от ударов атамана, Костя понял, что силы на исходе, к тому же, завидев, что он еле держится на ногах, размахивая дубинкой в здоровой руке, на помощь атаману поспешил еще один бармалейчик.

Он был уже рядом с главарем шайки, когда Константину все-таки удалось поднырнуть под разящий меч вожака и, полоснув по его левой руке с зажатым в ней ножом, тут же воткнуть ему свой клинок прямо в пах.