— А сведения-то точные? — спросил вконец растерявшийся Торопыга. — Не получится так, что…

— Не получится, — отрезал Колнстантин. — Гонца Вилюй не отправлял, потому что хотел до конца убедиться в том, что узнал. Скорее всего, он собирался это сделать сразу после встречи с Айляхой, но — не дали. Только боярин с Родионом был, а они же не знали, что тот такой шустрый. Словом, он ворогов и в темноте учуял, только поздновато. Сам-то от стрелы увернулся, а Вилюя тут же уложили. Ну а дальше пошло-поехало. Пятеро их было, да все там и полегли.

— Спецназ, — протянул Вячеслав. — Семь лет, как он из него ушел, а навыки остались.

— Когда он убедился, что Вилюю помочь уже не в силах, бросился в темноту за Айляхой, чтоб предупредить, но и тут самую малость не успел. Подранили Айляху, причем здорово. Добить, правда, не смогли — Родион помешал. Рядом с Айляхой еще трое монголов легло. Потому тот и доверился нашему спецназовцу, да и терять ему нечего было — умирал уже. Так вот он рассказал, что незадолго до их встречи хан Бату ездил куда-то высоко в горы. Айляха его и сопровождал. Он ведь в личную охрану, в кешиктены выбился. В горах же этих то ли шаман, то ли злой колдун живет, словом, большая скотина. И был у них с Бату разговор. Что в награду пообещал колдуну хан — неведомо, а вот слова самого шамана о том, как погубить Русь, Айляха хорошо запомнил.

— А вот с этого момента поподробнее, — попросил Вячеслав.

— Не выйдет, — вздохнул Константин. — Говорю же — умирал Родион. Сказал лишь, что колдун повелел прежде всего уничтожить синь-камень, который лежит у большого озера. Стоит с ним совладать — и все. Руси конец настанет. Не сразу, конечно, но…

— Почему это? — возмутился воевода.

— Не знаю, — вздохнул Константин. — Может быть, потому, что вместе с этим камнем кое-какие людишки из этого мира тоже исчезнут, — намекнул он. — Но это только мои догадки.

— Неужто эти людишки так для Руси важны, что она без них с ворогом окаянным совладать не сможет? — усомнился Торопыга.

Вячеслав многозначительно переглянулся с Константином и философски заметил:

— Всякие людишки бывают. — И уточнил: — А каким же образом погубить?

— А вот тут уж я тебе ничего не скажу, потому что и сам не знаю.

С этими словами Константин спешился и с уважением прошелся вокруг синевато-серой шершавой глыбы. Даже в этот пасмурный зимний день, несмотря на легкий, хотя и начинающий усиливаться снежок, она оставалась чистой, будто возле нее был поставлен какой-то невидимый уборщик. Снежинки не таяли на его поверхности — они просто не долетали до нее, незаметно теряясь в воздухе.

— И ради этой сказки весь переполох устроен? — недоверчиво поинтересовался Торопыга. — Мало ли что умирающий в бреду поведает. Нет, про ханский обман — оно конечно, а вот колдуны, синь-камень…. Сам посуди, государь, ну откуда здесь монголам взяться? Пусто кругом.

— Я бы не устраивал, но вот беда, — развел руками Константин. — Родион сказал, будто колдун ругался на Бату за то, что тот послал таких жадных воинов в тот раз. Если бы они самовольно не изменили свой путь, то еще тогда все было бы кончено, а из-за их глупости пришлось ждать столько лет.

— Ну и что? — недоуменно нахмурился Торопыга.

— Всеведа вспомни, — посоветовал Константин. — Тысячный отряд монголов прошел почти до Рязани, как нож сквозь масло. А теперь представь, что было бы, если бы их не встретил Всевед. В июле броды на Оке сыскать — раз плюнуть. Дальше Мещера, а это глушь еще та. Коней в поводу, и не спеша потопали прямым ходом к…. С трех раз догадаешься? И я не сказал еще одно. Колдун предупредил Батыя о том, что все это должно произойти до дня Карачуна, а самое лучшее — именно в этот день. Сразу оговорюсь, речь его была сбивчивой. Может, я чего-нибудь не понял и зря всполошился, но уж больно все сходится. Прямо как в мозаике.

— А день Карачуна сегодня, — негромко откликнулся Николка, задумчиво поглаживая рукой камень. — На нем хорошо топор точить, — похвалил он синеватую глыбу. — Вон какой шершавый. Ежели его распилить, то столько точил получится, что… ой! — отдернул он руку и пожаловался: — Колется.

— А ну-ка покажи, — заинтересовался Константин.

— Да пустяшное дело, государь, — засмущался Торопыга. — Даже руда не выступила.

— Давай-давай, показывай, — поддержал Вячеслав, мгновенно поняв, чего именно хочет друг.

Руку Николки с маленьким черным пятнышком, еле видимым на среднем пальце левой руки, они разглядывали чуть ли не минуту, затем переглянулись между собой.

«Обычный электрошокер, причем очень слабенький», — говорил взгляд воеводы.

«Только откуда здесь динамо-машина?» — вопрошали глаза Константина.

— А по-моему, Родион все-таки что-то напутал, — задумчиво произнес Николка. — Ну какие тут могут быть монголы? — Он плавно обвел засыпанные свеже-выпавшим снегом окрестности озера. — Нешто мои люди меня не предупредили бы? Тогда выходит, что и они и я зазря твой хлеб-соль едим. Верно я говорю, Вячеслав Михалыч? — повернулся он за поддержкой к воеводе.

Тот в ответ неопределенно пожал плечами и посоветовал:

— А ты все же получше всмотрись. То ли мне мерещится, то ли в глаз что-то попало, но какие-то черные точки в кустах промелькнули. Вон, пригорочек впереди. Сдается, он повыше камня будет, так ты до него доскачи и глянь, — посоветовал он добродушно.

Едва Торопыга удалился, как Вячеслав взволнованно повернулся к другу. Солидная важность верховного воеводы всея Руси мгновенно слетела с него, и на Константина смотрело лицо юного спецназовца. А сквозь волнение уже проглядывала прежняя, столь хорошо знакомая Константину по былым годам, лихость и бесшабашный задор:

— Будет драка, Костя. Это я тебе точно говорю. Есть одна примета, которая всегда сбывается. Как только у меня в голове Высоцкий или Трофим[201] зазвучит — все. Считай, что мордобитие обеспечено. Иногда сам удивляюсь. Вроде все в порядке, а я кого-то из них с утра напеваю. К чему бы? И на тебе, то на дороге засаду устроят, то вообще в абсолютно мирном русском городе ребятки местные пристанут, чтоб я с ними тренинг провел. Вот и сегодня с самого утра в ушах мелодия звучит, аж подпевать хочется.

— А кто поет?

— Трофим, — нахмурился Славка.

— Это что — хуже?

Воевода как-то странно покосился на него и явно ответил не то, что на самом деле думал:

— Считай, что они одинаковы.

— А чего хмуришься? — не отставал Константин.

Славка открыл было рот, затем закрыл, потом опять открыл и, указывая в сторону города, сказал другу:

— А вот и первая подмога.

Тот обернулся. Действительно, к ним во весь опор уже неслись всадники.

— Только что-то их много, — пробормотал Константин. — С нами всего два десятка ехало.

— Так Минька мастеровых своих на коней посадил, а их у него не меньше. Вон как в седле держатся — яко пес смердячий на заборе, — процитировал он известное выражение Петра I.

— А остальные?

— Этих я не знаю, — насторожился Славка. — Слушай, уж не монголы ли? — И он потащил клинок из ножен.

Но тревога была ложной. Как оказалось, старик-лекарь сразу после разговора с Константином не отправился спать, хотя ему и предложили местечко среди своих. Некоторое время он сокрушенно разглядывал безмятежно посапывающих булгар и юрматов, перебирая в сухих старческих пальцах янтарные четки-бусинки.

Затем, вздохнув, лекарь вышел на улицу, протер лицо снегом, извлек из своих пожитков молитвенный коврик, разулся и, встав лицом к югу, то есть к Мекке, приступил к совершению утреннего намаза. Он прочитал первую суру из Корана, сделал два положенных рак-ата[202], но на этом его салят ассубх[203] не закончилась. Немного подумав, он прочитал еще и другую суру, последнюю[204], показавшуюся ему особенно важной.