Не помню в точности, что я еще ему наплел. Но, пока длился мой монолог, Клим не проронил ни слова. Он либо уснул с трубкой около уха, либо потерял дар речи от страха. Я же, оставаясь инкогнито, голосом Сталина завершил: «С вами говорил автоответчик», и мягко положил трубку на рычаги.

Ночью мне снилась моя дочь Клементина. Взрослая темноволосая девушка с голубыми глазами тихо говорила мне: «Отец, зачем ты убил маму?»

– Ку-ку! – сказала Анна.

Она стояла посреди дворика и энергично вытирала мокрую голову полотенцем. Три дня ее не было, а загорела так, словно мы не виделись месяц. На губах осторожная улыбка, в глазах столько всяких чувств, что их выражение не поддается дешифровке. Кажется, она хотела понять, как я отношусь к ее самовольной отлучке. А я никак не отношусь. Мне нет никакого дела до ее прогулок на машинах, яхтах, до ее шизанутых подруг и любовников с толстыми кошельками.

– Здравствуй, – ответил я как можно сдержаннее и прошел в палисадник.

Она неслышно, как тень, проследовала за мной и, пока я снимал с сарайчика решетку и выпускал живность на свободу, не сводила с меня глаз.

– Ты на меня обиделся? – спросила она.

– Вот еще! – с готовностью усмехнулся я. – Других проблем нет, что ли?

– Ты не подумай ничего плохого, у меня была обычная деловая поездка.

– Меня совершенно не волнуют твои дела… Кстати, комната освободилась, так что можешь переезжать вниз.

– А я тебе привезла бутылку мускатного шампанского.

– Спасибо, но я не пью. Подари лучше своему приятелю.

Анна постояла еще минуту молча, наблюдая за мной, и тихо удалилась. Так-то лучше, подумал я.

По дороге домой я встретил Клима. Он по-прежнему был хмурым, вдобавок под глазами набухли мешки. Выглядел он невыспавшимся.

– Что это ты так плохо выглядишь? – заботливо спросил я его.

Клим криво усмехнулся.

– Какой-то придурок вчера поздно вечером звонил, я так и не понял, что ему надо было, – сказал он.

– Надо же! – покачал я головой. – Кстати, Анна вернулась. Можешь забирать ее к себе, причем бесплатно.

Клим махнул рукой.

– Да ну ее на фиг!

– Разонравилась?

– Не до баб сейчас. Готовься бочки везти.

– Всегда готов! – Я отдал пионерский салют.

– Куда это ты торопишься? Опять нервишки лечить, черепушку ломать?

– Йес, сэр! – признался я и поторопился распрощаться с Климом, потому как время бежало стремительно, а мне еще надо было собрать снаряжение. Дома я постарался не задерживаться надолго: выпил кружку кофе с лимонной кислотой, чтобы не вызвало жажду, оделся соответственно предстоящему занятию и выволок из-под дивана штурмовой рюкзачок. В нем уже лежали бухты веревки и репшнура метров на сто, но мне показалось этого маловато, и я вышел на балкон. Там на крючьях, которые я вогнал в стену, висела еще пара мотков старой, но вполне пригодной итальянской веревки. На балконе у меня, конечно, не всегда царит идеальный порядок, но посторонний предмет под ногами я заметил сразу. Это был газетный сверток, перетянутый обычной черной резинкой, которая используется на бигудях.

Я присел возле свертка на корточках, внимательно осмотрел, не прикасаясь, прочитал отрывок заметки о предстоящих президентских выборах, затем осторожно взял в руки.

С недавних пор подобные штучки стали мне сильно не нравиться. Мой несчастный друг Борис позапрошлой осенью после своего вояжа на берега Пянджа получил маленькую бандерольку, вскрыл ее и тотчас отправился к праотцам.

В отличие от Бориса я имел некоторое представление об адских машинках. В свое время в Афгане мне пришлось по долгу службы обезвреживать и фугасы, и ребристые «итальянки», и мины-ловушки. Занятие это, конечно, отвратительное, все равно что чистить лапки скорпиону или удалять соринку из глаза гремучей змеи, зато кое-какие навыки остались.

Я взвесил на ладони сверток. Если он начинен тротилом, то, судя по весу, его там слишком мало, чтобы разорвать меня в клочья, но достаточно, чтобы сделать меня беспалым или одноглазым.

Ножницами, которые я принес из комнаты, я перерезал резинку и осторожно стал разворачивать газету, стараясь не перевернуть сверток кверху дном. Итогом напряженного труда, от которого у меня мучительно заныла спина, стали мятый экземпляр позавчерашней «Курортной газеты» и худая пачка долларов.

Я присвистнул, хотя за последнее время должен был уже отучиться чему-либо удивляться. Огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что за мной никто не следит, быстро пересчитал купюры, самая крупная из которых была двадцатка. Вышло что-то около пятисот баксов.

Мне известны многие способы зарабатывания денег, но чтобы вот так, прямо с неба на голову – с таким я еще не встречался.

– Медной деньгой годы канут в пучину, – забормотал я стихи, первыми пришедшие в голову, и стал аккуратно заворачивать доллары в газету, – Черного моря… Возможно ль достать?.. Думаю вечную думу-кручину… Кем я хотел, кем пришлось ныне стать…

Такой же резинки, что я порезал ножницами, у меня не нашлось, и тогда я обмотал сверток ниткой, положил его на прежнее место и прикрыл сверху ржавым чугунным казаном, в котором когда-то варил плов. Не видел, не брал, не считал. Если у этих денег есть хозяин и их разыскивают, то я не буду этому препятствовать.

Я свесился с перил, посмотрел вниз, потом наверх. Надо мной живет тетка Шура с мужем и сыном. Сын – алкоголик, отец с матерью – пенсионеры. В этой семье таких денег никогда не было и не будет. Я снова посмотрел вниз и сплюнул. Снизу этот сверток тоже запросто можно закинуть. Вот только покажите мне этого идиота…

Ответ на все эти вопросы у меня был давно готов, просто я все еще сопротивлялся, упирался и не хотел признавать, что эти доллары – и есть тот самый аванс, о котором сказал мне «Володя Высоцкий» вчера вечером, и то был не сон, не розыгрыш. Игра шла по-крупному, только я все еще не мог разобраться в ее правилах.

Ладно, подождем, последим за развитием событий, сказал я себе, снял с крюка бухту в полиэтиленовом мешке и, зайдя в комнату, закрыл за собой балконную дверь на запоры. Это я изредка делал даже зимой.

Конечно, меня не дождались. Когда я пришел в лагерь альпинистов, Князев и Гриша уже оторвались от грешной земли и шли траверсом по стене на высоте метров двухсот. Я сложил руки рупором и крикнул короткое приветствие. Альпинисты, знаю, не любят криков. Громкий голос способен сорвать на головы людей лавину или камнепад. Лавина здесь не угрожала, а вот получить каменюку в лобешник можно было элементарно, особенно если принять во внимание, что у меня никогда не было защитного шлема, кроме каски в армии. Я, пятясь спиной, предусмотрительно отошел подальше от стены и чуть было не повалил палатку, наступив на растяжки. Еще три дня назад этой палатки здесь не было, значит, сезон набирает силу, народ с ускоряющимся темпом рвется к морю и солнцу, и при хорошем раскладе, если Анна перестанет утомлять меня своим присутствием, можно будет сдать дачку по три бакса за койко-место в сутки.

– Я чуть было не лишил вас крыши над головой, – извинился я перед хозяином палатки, который высунул заспанное смуглое лицо наружу, и присел на корточки, укрепляя колышек камнями.

– Ну что вы, бросьте, я сам! – усмехнулся смуглолицый, почесал затылок, продемонстрировав великолепные бицепсы, потом провел влажным платком по гладкому лицу – умылся, значит. – Воду надо экономить, – объяснил он мне. – Кофейку не желаете?

Я согласился, хотя мне хотелось не кофе, а на стену, но я рассчитывал, что в процессе пития мы познакомимся ближе и, возможно, сходим на стенку вдвоем, в одной связке.

– Вы откуда? – спросил я его, кидая рюкзак под ноги.

– Кемерово, – быстро ответил он и протянул мне руку. – Джихангир. Можно просто Джо.

Я, не экономя силу, пожал его ладонь.

– А меня просто Кирилл.

– Очень приятно. Садитесь, не стойте, в ногах правды нет.