Меня удивило, что он готовил не на примусе, как большинство туристов в Крыму, а на костре. Он пошел напролом через колючие заросли в поисках хвороста, и мне пришлось помогать ему. Когда мы сели в жидкой тени сосенки пить кофе, Князев и Гриша уже дошли до карниза и теперь готовили страховку, чтобы преодолеть отрицательный подъем.

– Завидуете? – спросил Джо, наблюдая, с каким вожделением я слежу за работой скалолазов. – Возьмите бинокль.

У него было неплохое вооружение, каким мог бы похвастаться не всякий альпинист. Пока он вынимал из рюкзака, сшитого из камуфлированной ткани, бинокль, я разглядел шикарный охотничий нож, топорик и мачете и, кроме того, отличную портативную радиостанцию размером с пачку сигарет. Но вот скальное снаряжение у него было слабовато. Веревка – от силы пятьдесят метров, пяток крючьев и титановых карабинов, обвязка, ленточная лесенка, жумар и мешочек с канифолью. С таким снаряжением только на Сахарную Головку взбираться, где тренируются дети.

Однако я слишком поторопился с выводами. Джо поинтересовался, сколько метров в моей бухте, и предложил связать наши веревки в одну. Он сам взялся связывать, и я с удивлением увидел, что делает это он профессионально, затягивая один из сложнейших узлов – грейпвайн. В общем, и без слов было ясно, что мы оба не против пойти в одной связке.

В скалолазании я не считаю себя большим мастером, хотя совершенно определенно могу сказать, что нет в Крыму горы, на которую бы я не смог подняться. Я не боюсь высоты, умею разумно рисковать и верю в свои возможности. Но то, что вытворял на стенке Джо, заставляло мои внутренности сжиматься от страха, и часто казалось, что сердце перестает биться. Он брал высоту не мастерством и высокой техникой, а каким-то безумным авантюризмом. Собственно, страховка и я ему были не нужны, он свободно мог подняться на Сокол в одиночку. Джо начисто отвергал общепринятые нормы и правила скалолазания. Казалось, он поднимается на гору при помощи липучек. Он зависал над пропастью на одной руке, делал жуткие прыжки в сторону, хватаясь за невидимый выступ в скале, вбивал крючья, повиснув вниз головой с закрепленными в трещине ногами. Он не пускал меня выше себя, оставаясь лидером, выбирал маршрут наиболее сложный и все время поторапливал меня. Каждую секунду я ждал, что он сорвется и с громким воем пронесется мимо меня, и я с ужасом думал о том, сумею ли остановить его падение при таком незначительном количестве крючьев, которые он загнал в стену, и большом расстоянии между нами. Словом, это был смертельный номер, и уже на середине стены я поклялся себе, что с этим самоубийцей в одной связке больше не пойду.

За полчаса мы догнали Гришу и Князева, которые молча проводили нас глазами. Князев остался внешне безразличным, а Гриша многозначительно постучал пальцем по голове.

Мы завершили траверс среди каменных столбов Сокола, откуда открывалась панорама Нового Света, и спустились на шоссе. Почувствовав под ногами землю, расположенную горизонтально, я, не снимая с себя натершей мне ребра и бедра обвязки, лег навзничь, приходя в себя. Джо, не без иронии глядя на меня, сворачивал веревку в бухту и затем стягивал ее витками марки.

– А на рог слабо подняться? – спросил он.

Мне этот Джо разонравился. Трюк со скоростным траверсом был затеян только ради того, чтобы утереть мне нос. Ну, допустим, что ему это удалось.

– На какой еще рог? – В моем голосе уже не было прежней доброжелательности.

Джо махнул в сторону Голубой бухты, обрамленной с одного края Караул-Обой, напоминающей пьющего воду носорога. Я понял, что он имел в виду. Гигантский каменный круглый столб почти вертикально устремлялся в небо. Со стороны, противоположной от моря, подъем был относительно несложным – крутизна под семьдесят градусов и высота не больше пятидесяти метров. Но вот со стороны моря – почти полтораста метров отрицательного подъема по гладкой, отполированной морскими ветрами поверхности. Мне казалось, что этот рог вообще непроходим. Джо я ответил вопросом:

– Что, прямо сейчас?

Он отрицательно покачал головой.

– Зачем сейчас? Мы устали. Жарко. Можно выбрать и другой денек… Ну так что?

– Пойду, – ответил я, совершенно не понимая, зачем соглашаюсь на эту авантюру.

Джо протянул мне свою крепкую волосатую руку и улыбнулся краем тонких губ.

– Ты живешь в Уютном?.. Я тебя найду.

У входа в подъезд меня окликнули. Я обернулся и увидел старшину Володю Кныша из нашего отделения милиции. Несколько раз мы с ним уже встречались – по разным, хорошим и плохим, вопросам, но в целом он был добрым малым и, учитывая мое афганское прошлое, неплохо ко мне относился.

– А я тебя жду, Кирилл, – сказал он, обмахивая лицо фуражкой. – Куда это ты с рюкзаком ходил?

Я не стал отвечать, потому как вопрос был дежурный и меньше всего интересовал старшину.

– Зайдем ко мне, что ли? – без особого энтузиазма предложил я, в душе надеясь, что Кныш откажется, но он согласился.

Мы зашли в квартиру. Я первым делом распахнул балконную дверь и, вынося туда рюкзак, незаметно снял с газетного свертка казан.

– Присаживайся, – сказал я, кивая ему на кресло. – Чего пить будем?

– Я, сам понимаешь, на службе, – покрутил головой Кныш. – Ты тоже присядь. Я хоть и не долго тебя задержу, но так будет лучше.

Я, не прогнозируя развитие событий, спокойно сел на диван, снял с себя мокрую майку и принялся вытирать ею грудь.

– Как дела с пропиской? – спросил старшина.

Я пожал плечами.

– Без изменений.

– С новосветского завода на тебя жалуются, что занимаешь ведомственную жилплощадь, которая теперь принадлежит им.

– Она принадлежит мне, – спокойно, потому что уже не в первый раз, ответил я. – И ты это хорошо знаешь. Я ухаживал за бабкой пять лет подряд до ее смерти, весь поселок свидетель этому…

– Да я знаю! – махнул рукой Кныш. – Но почему, черт возьми, она тебя не прописала здесь?

Я пожал плечами.

– У старых людей своя логика.

– Логика, логика, – пробормотал старшина, поднялся с кресла и стал прохаживаться по комнате, рассматривая книги в шкафу, телевизор и картинки на стенах. – А как прикажешь мне эту логику к закону пришпандорить? Ты наследник, тут нет никаких вопросов. Бабкина дача – твоя, мебель – твоя, книги – твои. Но квартира должна уйти заводу, потому что сейчас в ней никто не прописан.

– Ну так пропиши меня здесь, и все дела.

– Пропиши! – развел руками старшина. – Если бы все так легко решалось. – Он остановился перед открытой балконной дверью, скользнул взглядом сверху вниз – не знаю, обратил ли внимание на сверток, – и опять повернулся ко мне. – На каком основании тебя тут прописывать? Ты ведь вообще не гражданин Украины. Ты уволенный из Российской армии военнослужащий.

– Но у меня нет и российской прописки.

Старшина вздохнул. Об этом же, почти дословно, мы с ним разговаривали полгода назад.

– Маразм, – резюмировал он и скривился. – Без отметки в паспорте человек никто. Вот было бы у тебя, скажем, десять тысяч долларов, – так выкупил бы ты у завода эту квартиру к чертовой матери, да еще ванну шампанским наполнил бы!

Я насторожился. Случайно или нет он упомянул про доллары?

– К сожалению, десяти тысяч долларов нет, – ответил я и подумал, что сейчас он спросит: а сколько есть?

Но старшина сказал совсем другое:

– Я вот по какому вопросу к тебе зашел, Кирилл.

Он сделал паузу – все менты обожают в этот момент делать многозначительную паузу, в течение которой собеседник, по идее, должен бледнеть от страха и припоминать все свои грехи. Я же почувствовал жгучее любопытство.

– Я вчера дежурил – мы на сутки заступаем и утром меняемся, – и вот, значит, какой-то шутник подкинул в отделение магнитофонную кассету. Музычка здесь очень любопытная. Есть у тебя какой-нибудь магнитофончик?

Я принес из второй комнаты тайваньский двухкассетник и поставил на стол перед Кнышем. Старшина вынул из нагрудного кармана кассету, вставил в гнездо и нажал на клавишу воспроизведения.