– Хм! – сказал громко игумен.

– Простите, святой отец, – извинился медик, – невольно вырвалось.

– Один черт, они не монахи! – выругался отец Афанасий, – забирайте их себе. Мне уже поперек горла их просьбы отпустить в войско.

Волхв тем временем приобнял Андрея за плечи и увлек с прогуляться. Заметив это, Норвегов чертыхнулся.

– Мысли этот дед читает, что ли? Три минуты голову ломаю, куда бы сынка отослать, и он тут же его уводит!

– Может и читает, – согласился Львов, – волхвы – загадка для науки. Вы о чем-то хотели поговорить?

Командир рукой поманил к себе офицеров и, глядя вслед Волкову, произнес:

– Сынка-то я хотел в звании повысить, господа военные. Вы как, не против старлея Волкова? – начальник штаба покосился на коллег.

– Не знаю, как кто, – сказал он, – а я не против капитана Волкова. Старлей – это несерьезно. Вроде ефрейтора, после рядового.

Полковник широко улыбнулся. Если его заместитель «за», то остальные возбухать не должны. По крайней мере, открыто.

– Спасибо, коллеги! Смотрю, даже замполит не против, а, господин майор.

– Господа все в Париже! – начал было Горошин, но вспомнив, что именно там в данный момент находится Булдаков – его извечный оппонент, стушевался.

– Вот вы все считаете меня занудой и сволочью, но я скажу так: парень – молодец! Будь моя воля, я бы представил его к ордену Славы Первой степени. Двадцать три тысячи убитых – это результат! Жаль, что не двести тридцать!

– Двести тридцать тысяч – это Бобруйск! – жестко произнес Семиверстов, – или Мелитополь. Но никак не Жмеринка, откуда вы, господин хороший, родом. Мы, бля, здесь новую Хиросиму учинили, а этот лишь ладошки потирает!

Горошин насупился.

– Мы – люди военные. Жестокость у нас в крови.

– Лично у меня в крови гемоглобин, – задумчиво произнес полковник, – умеете вы, господин подполковник, с цифрами работать – прямо жуть берет. Однако, время грузиться! А вон, кстати, и «Громозеки» подъехали – сейчас курган будет!

– А как же погребальный костер? – спросил Львов.

– Обойдутся. Хватит им и кургана. Солярку тратить жаль на костерок.

Тем временем пленные закончили погрузку трофеев в вертолеты и снова сбились в кучу, изредка бросая по сторонам испуганно-настороженные взгляды. Полсотни победителей лениво поглядывали на них и эта картина настолько казалась нереальной, что самые храбрые из обров задумали напасть на ненавистных росичей и смять их численностью. Сотник Рахим, отчаянно смелый джигит, наклонился к своему другу Тимуру и принялся что-то жарко шептать на ухо, недвусмысленно сунув руку за пазуху. Но, на его беду, это не осталось незамеченным. Бдительный Демидов положил руку на приклад автомата и качнул стволом.

– Эй ты! Татарская рожа! – позвал он Рахима. Сотник вопросительно глянул на него.

– Сюда иди, слоняра! – прикрикнул Саша. Татарин, чуя свой приговор, молниеносно извлек из складки халата кривой кинжал и с диким воплем вонзил его себе в грудь.

– Камикадзе хренов! – передернуло Александра, – ты тоже харакири сделаешь?

Тимур пожал плечами и присел на корточки.

– На кол хочешь? – рассмеялся Демид, – обрин с воплем подскочил.

– Забавляетесь, товарищ сержант? – парень повернул голову. Перед ним стоял начальник штаба.

– Никак нет, товарищ полковник! Никак нет!

– Чего ты, Саша, аж два раза никакнул?

– Ну, во-первых, я – рядовой, а во-вторых, не забавляюсь. Черти косоглазые шептаться больно подозрительно начали… Я хотел проверить в чем дело, а вон тот нож выхватил – и себе в грудак… Дивный народ!

– Короче, сержант! Именно, сержант. Раз ты уж возомнил себя «зеленым беретом», то слушай задачу: С тобой останется два БТРа и «Громозеки». Похоронишь эту падаль – и ПТУРСом на Базу. А мы отбываем. Не сдрейфишь, справишься?

– Так точно, товарищ полковник! – пролаял Демид, – этих – на лошадей, и пусть уматывают? Или, виноват, положить рядом с усопшими?

Семиверстов покрутил пальцем у виска.

– Заставь дурака богу молиться, так херово всему храму будет. Я тебя назначу к замполиту в подчинение – так зарождалось СС. Удачи!

Вместе с демидовскими молодцами осталась дружина Брячислава – присматривать за узкоглазыми. Сам князь вместе с монахами отправился на Базу – делить трофеи. На вертолете князь лететь категорически отказался. Весь день его дружина глядела в оба по обе стороны шляха, но перехватить несколько кочевников удалось только к вечеру. Их с перепугу отправили на тот свет и принялись ждать остальных. Больше враг на «нашу» территорию не прорывался. Затем проехавший в «Уазике» Малинин дал им команду «отставить», и они резво побежали в сторону поля боя.

Зрелище, открывшееся им глазам, было невыносимым по своей жути. Дружинники со страхом смотрели на растерзанных врагов, на забрызганную кровью флору, на носящиеся по лугу БТРы. Возвращаясь на базу, пролетело звено Ми-24. Черниговцы пали ниц и долго не вставали, не смотря на уговоры доброй половины штабных офицеров. Затем кое-как храбрый князь поднялся и долго пил из протянутой сердобольным Норвеговым фляжки портвейн. Мало-помалу встало на ноги и остальное воинство.

Дав прощальный залп из автоматов и погрузив тела погибших товарищей, наземный контингент отправился на запад, домой. Следом взлетели вертолеты. Демидов проводил их взглядом и зевнул. Бессонная ночь давала знать о себе.

– Эй вы, черти узкоглазые! – заорал он на аваров, – а ну, пошевеливайтесь! Александр Демидов торопится на пир по случаю Победы.

… Уже смеркалось, когда на том берегу Днепра блеснула задница последней аварской лошадки. Остатки побежденного войска торопились в родные степи.

Солдаты загрузились в БТРы и, сопровождая ритуальные «Кировцы», отправились домой. Набирающая силу мурава поднялась, и о жестоком сражении напоминал лишь огромный курган, на боку которого Саша Демидов выложил камнями надпись:

Собакам – собачья смерть!

– Андрюшенька, миленький, живой! – плакала от радости на плече парня Анастасия.

Поздним вечером она встречала колонну на КПП. По лицу жены он понял, что о гибели Мурашевича здесь уже известно.

– Дуне уже сказали? Проклятие! Как мне ей в глаза теперь смотреть!

– А мне! – рыдала Настя, – как мне жалко ее! Что дальше будет?

– Жить будем, – буркнул Волков, чувствующий себя препаршиво, – пить будем.

По стародавнему обычаю пировали три дня. Князя Брячислава предупредили, помятуя о визите тевтонцев, о недопустимости фривольного обращения с женской половиной населения. Князь целовал крест и лично давал нюхать жилистый кулак наиболее «продвинутым» в этом смысле ратникам. Тем было не до баб, так как получив обещанную десятую часть добычи (сумму достаточную для безбедной жизни и роскошных похорон) прикидывали планы на будущее. Вино пили с оглядкой, сжимая в руках тяжеленные мошны, туго набитые монетами.

На прощание князь намекнул Норвегову, что в случае чего – только свистни. Такой богатой добычи его дружина никогда не имела, и он не против скорейшего повторения.

М и д т р о

– Проклятая бешеная собака! Трусливый шакал! Сын хорька!

Схватив родственника за грудки, Иссык-хан просипел ему прямо в лицо:

– Почему ты меня не предупредил, что нам нету хода на эту трижды проклятую землю? – Ахмет-хан, пуская пузыри, вяло отбрехивался.

– Я-то предупреждал, Каган, да только ты и слушать не захотел…

– Молчи, собака! Не смей со мной спорить! – полководец бросил свою жертву на пол и принялся пинать ее ногами. Но Ахмет-хан вдруг резко подхватился и впечатал свой кулак в физиономию Верховного хана. Иссык улетел метров на пять и больно ушибся спиной о дерево.

Из носу его потекла юшка, и он принялся причитать:

– Что я скажу на Курултае? От отборнейшего войска насилу три тьмы осталось! Да и те разбежались. Да кола такого не найдется, чтобы меня на него посадить!