– Пожалуй, это лучше, чем обычное окно! Я могу так просидеть до скончания веков. Брат Никодим, снимай баклагу!

Келарь встряхнулся и снял со спины свою ношу и поставил ее на пол.

– Какой-то до боли знакомый предмет, – сказал Володя.

– Чего тут странного – резервуар от опрыскивателя! – прыснул Андрей, – мы им дали три штуки, чтобы капусту опрыскивать, а они видишь как приспособили!

– Капусту мы и веничком, – ответил игумен, а вот это – действительно полезная штука. Вот давеча пиво сварили, так на пробу принесли.

– А разве вы варите пиво? – искренне удивился Мурашевич.

Волков плюхнулся в кресло и заржал ломовой лошади подобно.

– Ты что, не знаешь этой истории? – Володя отрицательно помотал головой, – месяц назад пришел к ним капитан Малинин. Якобы в гости. Говорит: зерновые убрали, пора пиво варить. Монахи удивились: какое пиво? Малинин разбушевался. Какие вы, говорит, монахи, когда пиво варить не умеете? Целую историческую концепцию выстроил, сукин сын! По его словам вышло, что заслуга монастырей в том, что они изобрели пивоварение. Назавтра приволок рецепт. Сделали сначала пробную партию – литров триста. Монахи пробовать – с непривычки горько. А Малинин залил в себя литра три, ему вставило. Сейчас, говорит, научу вас правильно пиво пить. Таранка есть? У слуг божьих глаза на лбу, какая таранка? Алексеич совсем страшен стал, слюной брызгать начал. Такая-рассякая! Рыбу на зиму сушите, солите, вялите? Тащите сюда! Принесли лещей копченых. Лопайте, говорит. Монахи рыбку съели, пить им приперло. А Малинин воду не дает – стал у ведра с пистолетом наизготовку и не пущает. Пейте пиво! Делать нечего, пришлось пить. А пиво-то после воблы завсегда хорошо идет! Влили в себя литра по два, да и давай снова таранку трескать. Так впятером и выпили почти все! Насилу додумались настоятеля угостить.

Игумен кивнул.

– Я увидел, что это хорошо. Вот мы и сварили десять бочек. Больше не дал ваш Анатолий Лексеич. Сказал, что скиснет. А пришли мы пригласить вас на праздник сбора урожая. Всех, кто желает.

– Понимаю, – сказал Андрей, – пять тонн пива вам не осилить. В баклаге тоже пиво?

– Конечно, – сказал келарь, – отец Афанасий ведь уже говорил.

– Дуняха, принеси, солнышко, кружки, которые в секции стоят, – попросил Володя.

– Которые? – спросила жена.

– Самые большие, – Дуня пошла в соседнюю комнату и вернулась с шестью литровыми бокалами.

– Не разорвет вас? – участливо спросила она.

– Дуня! – с упреком сказала Настя.

– Интеллигентка! – едва выговорила сестра недавно выученный термин. Володя едва не свернулся в бараний рог от смеха.

– Андрей! Я не могу! Парадокс близнецов, в натуре!

– Хорошо, хоть не матерится, – пожат плечами приятель.

– Я чего, – сказала как ни в чем не бывало Дуня, – я не пойму, как такую кружку воды можно выпить?

– Воды нельзя, – ответил келарь, расстегивая кошель и доставая оттуда пяток сушеных форелей, – а вот под такую рыбку можно и не одну. Пивка, правда.

Разлили пиво. Снимая пробу, Волков хмыкнул.

– Ну и пижон наш Малинин!

– В чем дело? – спросил Мурашевич.

– Он им рецепт «портера» подсунул.

– А, вот ты о чем! – протянул Володя, пробуя напиток, – м-м, действительно, «портер»! Наверное, чтобы служба медом не казалась.

– Заутреня и обедня? – полюбопытствовал игумен, прихлебывая из кружки.

– Я о жизни вообще, – туманно пояснил Мурашевич.

Пиво шло на «ура», форель тоже. Первым не выдержал игумен.

– Сейчас, я на минутку! – сказал он, поднимаясь из-за стола.

– Володя, проводи! – попросила Дуня, обсасывая хвост форели. Супруг прошел с гостем в коридор.

– Я бы и сам нашел, – сказал отец Афанасий, возвратившись.

– Наши ведь канализацию в монастыре устроили, – начал объяснять Володя, – все, как в лучших домах Бобруйска: ванная, сортир, душевые для братии. Правда, ввиду того, что ванн на складе мизер, пришлось купели из кирпича делать. На канализацию почти весь запас труб ушел. Теперь наши кулибины пыхтят над трубопрокатным станом.

– Надеюсь, это все не в Березину сливается? – спросил Андрей.

– Опыт потомков учтен, – фыркнул Володя, – все скапливается в резервуарах, а по осени жижей удобряются поля.

– Видел я, что у вас много фруктовых деревьев, – перебил отличную застольную тему игумен, – нам в монастыре тоже хотелось бы иметь свой сад. Не дадите ли саженцев?

– Это вам нужно с Рябинушкиным разговаривать, – сказал Андрей, – только потом к вам придет Малинин и передаст рецепт изготовления «Напiтка пладовага моцнага». И придется устраивать ЛТП.

Возле Ратибора на табурете сидела Ильинична и смотрела, как он с омерзением ест паровые котлеты. Проглотив последний кусок, он с еще большей гадливостью уставился на кружку молока.

– Женская еда! – презрительно фыркнул он.

– Забыл, как кровью харкал, милый? – ласково проворковала Ильинична.

– Так то от медведя!

– Не от медведя, а от жратвы! – вскипела повариха, – что за издевательство над собственным желудком – пережаренное мясо и кислая капуста! Заработаешь себе рак желудка, обормот!

– Отцы и деды это ели! – буркнул Ратибор, но затем насторожился, – какой такой рак?

– Дурак! Сдохнешь, и все! – кипятилась Ильинична.

– Не сдохну, я еще молодой. Слушай, красавица, а ведь я еще даже не выяснил, как тебя зовут. Что я все: Ильинична да Ильинична. Так однажды мне придется сказать: «Ильинична, будь моей женой!» Ты этого хочешь?

– К чему тебе это? – прошептала женщина, откинувшись на спинку стула, точно пораженная в сердце.

– Должен жених знать имя своей невесты, или нет?

– Ну какая из меня невеста! – выдавила из себя она, – на погост скоро…

– Прекрати! Тебя еще можно…

– «Это» до смерти можно! – фыркнула повариха, – а мне до сих пор моя пятая графа спать мешает!

– Что тебе все-таки мешает? Не пойму никак!

– Имя и фамилия!

– Имя – это понятно, а вот что такое фамилия я, честно говоря, не знаю.

– Ну вот, о каких стенах Иерихонских мне тебе толковать, когда приходится объяснять такие примитивные вещи. Фамилия – это лицо человека, его национальный признак. Фамилия Петров, к примеру, означает, что человек – русский. Браун – англичанин, Торвальдсон – северных кровей, а Апустулакис – грек.

– А твоя как фамилия? Каких ты кровей?

– Кудельхакер, еврейских. Либо, по-вашему, иудейских.

– Язык сломать можно. Не знаю, как у вас, а у нас жену кличут по мужу. Моя покойница была «Ратиборова», а что тебе в имени твоем?

– Из-за этого самого имени я и не могу выйти замуж. Девка перезрелая! В тридцать пять годочков-то! Все мои соратники давно уехали на берег очень теплого моря, а я осталась. Дожилась – стесняюсь собственного имени!

Ратибор грязно ухмыльнулся:

– Вот срастутся мои ребра, девка перезрелая, так склепаем из тебя бабу стоящую!

– Ишь, какой прыткий! А имя не желаешь узнать?

– Ты же сказала, что тебя зовут Еврейка!

– Это – группа крови. А зовут меня Циля, но если я услышу свое имя от тебя, то сломаю остальные ребра нахрен!

– Как же мне тебя величать? – осторожно спросил Ратибор.

– Как хочешь, только на русском, но чтобы похоже было. И чтобы красиво, – прибавила она еле слышно.

– Буду звать тебя Людмилой, может и не совсем похоже, зато красиво!

Повариха ничего не успела ответить, потому что в палату ввалился майор Булдаков. Распространяя вокруг себя аромат «Шипра», он пробасил:

– Здорово больным и здоровым! Принес тебе, прапорщик, «рекальство», – майор залез во внутренний карман камуфляжа и достал предмет волнующе-волшебной формы, завернутый в оберточную бумагу.

– Последняя заначка! Армянский, пять звездочек. Принимать по столовой ложке перед едой. Гонит отличную слюну – верблюды дохнут от зависти. Ильинична, сопрешь ему из столовой ложку, которая меньше обгрызена, – не в силах продолжать дальше, майор расхохотался.