«Here Comes The Sun» умеренный Джордж Харрисон спел без всяких выкрутасов, если не считать того, что на маленьких скрипочках и гобойчиках ему подыгрывала целая армия сверчков и мотыльков. (Кстати, в «Maxwell’s Silver Hammer»[44]Полу подквакивал лягушачий хор.)
«Because» пелась сама. То есть «Битлз» исчезли вместе с подмостками, а голоса струились одновременно с дрожащими акварельными лучами, сплетавшимися в живое импрессионистское полотно.
А потом возник красный в белых ромашках рояль, и за ним Пол, который жалобно затянул самую, по-моему, красивую в альбоме мелодию:
– Ты не даешь мне свои деньги,
Даешь мне лишь пустые обещанья,
Я ставлю подписи, а на прощанье
Ты шутишь…
* * *
И вот отзвучала последняя простенькая песня под гитару – «Her Majesty»[45], и звуки смолкли. Мне не на что больше жать: альбом закончен. Все сидели ошарашенные и слегка подавленные, чувствуя себя побывавшими в прекрасной, но жутковатой сказке.
«Битлз» стояли на полу, без всякой сцены, и выглядели самыми обыкновенными, основательно растерянными парнями. Они поклонились. Зал не хлопал. Зал встал. Встал даже я. Люди стояли молча, и я видел, что некоторые из них плачут. Я не сразу понял, почему. Но тут моей руки коснулся Чуч, и я увидел, что его лицо тоже в слезах.
– Ты нам ничего не оставил, – сказал он и пошел к выходу.
В это время Джон, показывая на нас глазами Полу, тихо сказал:
– Какие-то они долбанутые. Этот трип[46] затянулся, я хочу домой.
– Мне понравилось, – откликнулся Пол. – Но, вообще-то, я не понимаю, с какой стати мы тут работаем. При том, кажется, совершенно бесплатно.
Пробравшись через зал, к ним подошел Петруччио. Я видел, что минуту назад он о чем-то шепотом переругивался с Козлыблиным.
– Джентльмены, – обратился он к «Битлз», – я постараюсь вам все объяснить. – Он обернулся к нам: – Присядьте.
Мы послушались.
– Погоди, парень, – остановил его Джон и выплюнул жвачку на пол, – присядь-ка сам.
– Но… – начал было Петруччио.
– Ты не понял?! – угрожающе шагнул к нему Джон. – Быстро сел!
Петруччио не стал спорить, вернулся к зрителям и уселся на скамеечку в первом ряду. Остальным пришлось потесниться. А Джон вновь обернулся к Полу:
– Интересно, все-таки, вы все тоже мне кажетесь, или у нас и в правду трип один на всех?
– Я тебе точно не кажусь, – отозвался Пол. – Скорее уж ты мне кажешься.
Джон махнул рукой, показывая, что данная тема ему по большому счету безразлична, и продолжал:
– Вообще-то все у нас тут круто получается. Трип есть трип. Макка, ты когда-нибудь сочинял в трипе?
– Спрашиваешь, – усмехнулся тот.
– То-то и оно, – кивнул Джон. – У меня сейчас песня появилась. Сразу вся – целиком. В жизни так не бывает. Сыграем? Может, запомню.
– Сыграем, – согласился Пол и обернулся к остальным: – А?
Джордж, который уже отрастил себе четыре лишних руки, развел всеми шестью, мол, а чего ж не сыграть. А Ринго, согласно кивая головой, уже что-то начал тихонько подстукивать по хэту тут же возникшей перед ним ударной установки.
В руках Джона вновь появилась гитара, и он заиграл перебором мягкий мажорный аккорд. Вступил бас Пола, откуда-то зазвучал орган, Джордж сделал чисто клэптоновский сольный риф… И Джон запел на мелодию, слегка напоминающую его же “Across The Universe”[47]:
– Всю субботу я учил язык дождя,
Точки и тире в стекло не знали сна.
В воскресенье мне едва хватило дня
Слово «никогда» прочесть в слезах окна.
Любит он это оптимистическое словечко – «никогда»… Внезапно музыкальная картина изменилась, ритм стал рубленным, упругим, Джон завел припев:
– Но приходит понедельник,
Почтальон несет газеты,
Палачи спешат на смену,
«Никогда», что значит это?
Никогда меня не встретишь
Или никогда не бросишь?
Палачи и почтальоны
Все в делах, у них не спросишь…
Раньше я не слышал эту песню… Впрочем, что тут удивительного, ведь виртуальный Джон сочинил ее прямо сейчас, а Джон реальный ее так и не написал…
– Никогда не станешь тем, чем хочешь стать,
Никогда не будет так, как хочешь ты;
Или все наоборот – спеши мечтать,
Не обманут никогда тебя мечты?..
Хотя есть тут какая-то перекличка и с Ленноновским “Imagine”[48]. Что, вообще-то, тоже вполне естественно.
Потом был офигенный сольник, потом опять припев, пауза… И снова, как и в начале, осталась одна гитара Джона. И он закончил:
– Ночью стала льдом в моем окне вода,
Так и не успев открыть, что ж «никогда».
А потом, выждав немного, пока окончательно угаснет звук, сказал:
– Клево. Так, – он указал пальцем на Петруччио, – ты что-то хотел сказать. Давай, пока мы слушаем. Так как ты являешься частью моих наркотических галлюцинаций, не думаю, конечно, что ты скажешь что-нибудь путнее. Но попробуй, попробуй. Скажи, например, когда мы, наконец, вернемся домой?
Петруччио поднялся и снова вышел к «Битлз».
– Видите ли, ребята, – сказал он. – Домой не получится…
– Ты уволен, – прервал его Джон. Но Петруччио упрямо продолжал:
– Вы теперь живете здесь. Сейчас – конец XXI века, это Россия.
– Снова в СССР, – с философским видом изрек Джордж.
– Меня это не устраивает, – покачал головой Джон. – Я сюда не просился. Впрочем, ерунда это всё. Очнусь я все равно дома.
– Видите ли, – снова сказал Петруччио, – вы не очнетесь. – В его голосе прозвучала трагическая нотка. – Вы – лишь копия настоящего Джона. Его личность скопирована в компьютер, и это и есть вы.
– В калькулятор? – нахмурился Джон.
– Типа того, – кивнул Петруччио.
– Привидится же такое, а? – испуганно протянул Ринго и быстро-быстро заморгал. – Как же так? Почему в калькулятор? Я и считать-то, как следует, не умею…
И тут рядом с ними материализовался лже-Козлыблин.
– Парни! – сказал он. – Хорош спорить. Вы ничего не поняли. Не слушайте этого придурка, он и сам ничего не понимает. Вы стали бессмертными, вы стали волшебниками! Весь мир у вас в руках, вы просто еще этого не поняли. Пойдемте, я вам все покажу.
«Битлз» переглянулись.
– Пойдемте, пойдемте, – настаивал лже-Козлыблин.
– А почему бы и нет? – пожал плечами Джон, обращаясь к остальным: – Человек с такой рожей должен быть хорошим продюсером.
– Тогда – за мной, – скомандовал Козлыблин: – раз, два, три!
Раздался хлопок, вспыхнуло бирюзовым неоновым светом угловатое облачко с оранжевой надписью внутри: «BOOM!!!», и вся эта братия исчезла. Кроме, конечно, Петруччио.
Зал молчал.
– Ну вот, – сказал Петруччио, как мне показалось, с откровенным облегчением. – Если хотите, я и вам все объясню.
Этакий универсальный объясняльщик.
Век Пик
Особого энтузиазма в связи с его предложением никто не высказал, но противиться тоже не стали. Никто не ушел. И Петруччио двинул обещанную мне еще в начале речь. Хотя, конечно же, это была совсем не та речь, которую он подготовил. Я привожу ее дословно, так как вовремя включил запись.
