– У меня совсем мало времени, и есть только один способ показать, как ты мне нравишься.

Она выскользнула из пижамы так легко и естественно, словно та была жидкая и стекла с нее.

… – Тебе хорошо? – спросила она.

– Мне еще никогда не было так хорошо.

И я не преувеличивал. Был момент, когда я даже подумал: «А не промахнулся ли я, женившись на Кристине? Ведь нет никаких сомнений в том, что Ева просто создана для меня. Она угадывает каждое мое мимолетное желание…»

– Я делала все правильно?

– Правильнее некуда.

– Теперь я должна уйти. Ты не будешь на меня сердиться?

– Конечно, нет, – отозвался я, – чувствуя, что мой голос выдает меня. – Я и надеяться не смел…

– Не сердись. Мне надо. Честное слово.

Душа моя протестовала. Куда ей надо идти? К Петруччио?! А какие он имеет на нее права?! С другой стороны… Я-то и вовсе женат.

Ева выбралась из постели.

– Когда мы?.. – начал я.

– Завтра, – перебила она меня. – Я приду завтра ночью. Только – тсс, никому не слова. Время для этого еще не наступило.

– Хорошо, – согласился я.

– Я могу напоследок воспользоваться твоей ванной?

– Конечно, – кивнул я.

Душ она принимала минуты две, не больше, затем я услышал, как стукнула дверь ванной, а потом и входная дверь. А я ждал, что она еще заглянет, и мы хотя бы скажем друг другу «до свидания». И я ощутил острую необходимость срочно увидеть ее, видеть ее хотя бы еще миг…

Я вскочил, выглянул за дверь… Евы в коридоре уже не было. Но я услышал, как тихонько щелкнул замок в двери напротив моей. Это дверь Боба. Он подслушивал?! Или выглянул зачем-то, увидел, что Ева выходит от меня, и спрятался? Это мне совсем не к чему. Или я ослышался? Может быть, стукнула совсем не бобовская дверь, а дверь Петруччио, она рядом?

Да, так, скорее всего, оно и есть, – сказал я себе, успокоившись.

Я вернулся в постель. «Какая она все-таки быстрая, – подумал я. – Во всем». И сном младенца проспал до утра.

Позавтракав, мы отправились на саунд-чек. Настроение у меня было замечательное, как, впрочем, и у всех остальных. Одной из причин тому, думаю, было то, что Петруччио не взял с собой Еву, и вчерашнего всеобщего ревнивого соперничества между нами не наблюдалось.

Вспоминалась Кристина, и на душе моей поскребывали кошки, но это было даже приятно, как почесывание раздраженного места, ведь это только подтверждало, что человек я, вообще-то, не бессовестный.

Дополнил нашу радость тот факт, что площадка, на которой нам предстояло работать, вовсе не находилась на территории «Intelligent Australian Robots», а оказалась крупнейшим сиднейским стадионом. Нашим бесплатным концертом компания делала подарок не только своим сотрудникам, а всей столице. И это было тем более благородно, что, если бы мы знали об этом с самого начала, мы бы, наверное, согласились отыграть и за обычный гонорар. Ну, или, хотя бы, за удвоенный.

Но, по словам Петруччио, фирма сходу предложила пятикратную сумму. И теперь мы уже поговаривали между собой, что, мол, зря с нами не полетел Аркаша. Ведь мы знали, что не полетел он, боясь наших упреков и наездов. «А в сущности, – говорили мы друг другу теперь, – он ведь прекрасный человек и замечательный директор, и всё, что он делает, он делает прежде всего для нас…»

Весь день мы отстраивались, Боб командовал целой оравой местных техников, и звука мы, в конце концов, добились самого что ни на есть замечательного. А когда стало темнеть, мы опробовали местный свет и тоже остались довольны.

За ужином все были возбуждены и делились приятными впечатлениями. Рассказали Еве и о том, что после завтрашнего концерта нам предстоит личная встреча с главой «I.A.R.» господином Уве Уотерсом, банкет и экскурсия по святая святых фирмы – лабораториям и цехам-автоматам. Одарив нас ангельским взглядом, Ева спросила:

– А меня вы возьмете?

И мы, конечно же, заверили, что непременно возьмем. Я, во всяком случае, чувствовал себя должником перед ней.

Потом мы еще немного потусовались в номере Петруччио и поболтали о всякой всячине. Чуч, например, уверял нас, что местный воздух влияет на живые организмы таким образом, что через несколько поколений они неминуемо становятся сумчатыми. Не только звери, но и люди.

– Они тут уже почти все поголовно сумчатые, – вещал он уверенно, – но тщательно скрывают это, чтобы их не признали новым видом, и страну не исключили из Британского Содружества…

Мы хохотали, мы пили заказанные в ресторане коктейли, под воздействием которых кошки моей души окончательно успокоились, перестали скрести и только ласково мурлыкали, а Ева повторяла: «Как я вас всех люблю, мальчики…». И все светились от удовольствия, но ярче всех светился, наверное, я, потому что знал, что больше всех она любит, все-таки, меня.

И пить я старался поменьше, так как все время помнил об обещанной Евой встрече. Да и никто на удивление не напился, и к полуночи мы разбрелись по комнатам. Только Ева осталась с Петруччио, но это никак не отразилось на моем настроении. Почему-то так надо. Почему? Это пока не мое дело.

Раздевшись, я лежал, не смыкая глаз, и представлял, как она придет, и я коснусь ее прохладной кожи, как сольются наши губы в поцелуе… И я так распалил себя, что еле удержался от того, чтобы не отправиться за ней. «Нет, ни к чему хорошему это не приведет», – стал я уговаривать себя, а сам тем временем натянул брюки, футболку…

И тут она постучала. Я открыл ей, и она бросилась мне на шею. Сегодня она была одета основательнее – в джинсы и блузу – точно так, как была одета в тот момент, когда я оставил ее у Петруччио. «Может быть, она все-таки не спит с ним? – подумал я, – Может быть у них какие-то другие отношения?»

Впрочем, что за глупость! Какие еще могут быть отношения? Родственные, что ли? И вдруг меня аж подкинуло, я понял: Ева – сестра Петруччио! Родная сестра-малолетка! Вот он ее и бережет от нас, разыгрывая спектакль, ведь не станем же мы приставать к его девушке. Да такое у нас и вправду не принято, и я бы ни за что не сделал этот шаг первым, но она сама влюбилась в меня.

Все сразу встало на свои места. Понятно теперь, почему он нарушил правило и взял с собой на гастроли девушку, понятно почему они поселились порознь… Видно, и жили они порознь, потому я ничего и не знал о существовании у него сестры… И я даже расхохотался от этого радостного открытия. И мы уже торопливо раздевались, когда Ева спросила:

– Дом отключен?

– Со вчерашнего дня.

– У меня опять очень мало времени…

– Не надо оправдываться, я все понимаю!

Я чувствовал себя и чудовищем из «Аленького цветочка», и принцем из «Золушки», и всё это сильно меня будоражило.

– Я не оправдываюсь, – прошептала она, – но раз у нас так мало времени, надо любить сильнее…

И она принялась целовать мне шею, плечи, грудь, она опустилась на колени…

… В минуту короткого отдыха, перед уходом, она вдруг спросила меня:

– Как ты думаешь, машину может мучить совесть?

Я удивился такому вопросу, но ответил со всей возможной серьезностью:

– Совесть это орган души, а у машины души нет.

– Ты уверен в этом? – спросила она меня очень серьезно. Какая она все-таки трогательная.

– Ну-у, в общем-то, да, – кивнул я.

– Но ведь бывают умные машины.

– Ум и душа – вещи разные. У машины нет сердца, есть только голова. «Machine Head» – была такая песня у группы «Deep Purple», в двадцатом веке.

– Ты изучаешь музыку двадцатого века?

– Да, все, что как-то связано с “Битлз”. Ты слышала “Битлз”?

– Нет, только название.

– Я тебе открою “Битлз”, – начал я, но она перебила:

– И о чем же в этой песне пелось?

– Не знаю, не переводил, – признался я, – но это очень жесткая музыка, такую сейчас не играют.

– Жесткая, – задумчиво повторила Ева. – И, что бы машина не делала, она не виновата?