И мы опять заголосили припев, но тут что-то грохнуло, да так, что подпрыгнула сцена, и у меня заложило уши. Фронт обесточился, и музыка смолкла. Теперь-то я уже понимаю, что в какой-то степени нам даже повезло, что мы начали именно с этой песни. Если бы мы, например, поставили её в конец, мы отыграли бы весь двухчасовой концерт, прежде чем вся эта буча началась бы. А так хоть зря не мучались.

Ведь, как стало ясно позже, никому тут наша музыка не нужна была, и возбуждение толпы имело совсем иной характер. Просто какое-то ключевое слово, «ишак» например, или сочетание «быть твердым, как ишак», был назначено командой к началу бунта, и когда мы начали именно с той песни, в которой эта команда содержалась, они и возликовали.

Сразу за грохотом и вспышкой сверху раздался оглушительный хруст, это из чего-то пальнули в алмазный купол. Наверху в нем появилась дыра диаметром в несколько метров, и во все стороны от нее протянулась паутина играющих разноцветными искрами трещин. А вниз, в толпу, полетели осколки – куски с тазик величиной. Толпа взвыла и колыхнулась. То, что сейчас погибнет несколько десятков человек, было неизбежно.

Одна такая стеклень, ударившись о какую-то протянувшуюся под потолком балку, изменила траекторию полета и, бешено вращаясь, под углом помчалась в нашу сторону. Мы замерли, задрав головы. Было ясно, что осколок упадет где-то в районе сцены, но бежать мы не пытались. Ведь, где точно он упадет, было не ясно, и можно было прибежать точняк на собственные похороны.

Я глянул на Чекиста. Уж кто-кто, а он-то должен моментально вычислить, куда рухнет осколок. И действительно, похоже, он уже определил это, потому что вскочил со своего места, отпрыгнул на несколько шагов в сторону и что-то кричал сейчас Бобу. Но тот не слышал его и, оцепенев, сидел, уставившись вверх. Осколок стремительно приближался. Вдруг Боб обхватил руками голову и повалился лицом на то место, где Смирнов только что сидел.

И тогда чекист совершил совсем уже неожиданный для меня поступок. В два скачка он вернулся обратно, а третьим – упал сверху на Боба. В тот же миг осколок вошел в его спину и остался торчать между лопатками.

Я вскрикнул и оглянулся на Чуча с Пилой. Похоже, они ничего этого не видели. Их взгляды так и остались прикованными к куполу. В отверстие наверху с гулом и свистом уходил воздух. Вокруг дыры образовалось облако какой-то бурлящей субстанции, и из него на нас уже сыпались едко-вонючие капли.

Внизу бушевала паника. Люди пытаются спастись или просто бессмысленно калечат друг друга, понять было невозможно. Однако на многих лицах я с удивлением увидел что-то вроде респираторов. То есть, кое-кто был готов к тому, что случилось. Охранники перед сценой задраили забрала скафандров и эпизодически пстреливали из бластеров. Но вряд ли они надеялись навести порядок, скорее они защищали собственные шкуры. Их еще три минуты назад идеально ровный строй скомкался.

Чуч что-то крикнул мне, я услышал только:

– … кальная ситуация.

– Уникальная? – переспросил я.

– Нет, кальная, – пояснил он, приблизившись.

Я увидел, что Боб выбрался из-под тела Смирнова, подскочил к сцене, и мы с Чучем, побросав инструменты, помогли ему забраться к нам. И вовремя. Ситуация внизу стала совсем уже кальной, охранники окончательно смешались с толпой, и та бурлила под самой сценой. Температура под куполом основательно упала, холодный ветер носил по воздуху какие-то обломки и ошмётки, от едких примесей дышать становилось все труднее. Пилецкий стоял, согнувшись от кашля в три погибели.

Тут случилась новая напасть. Один за другим к нам на сцену забрались трое в робах и респираторах, и я сразу приготовился драться. Но они вели себя миролюбиво, и один из них протянул нам гроздь таких же намордников, что были на них. Я наивно возомнил, что это маленькое приспособление каким-то чудесным образом вырабатывает воздух, но оказалось, что это именно респиратор – всего лишь фильтр, частично устраняющий примеси марсианской атмосферы из земного воздуха. А фильтры имеют свойство забиваться. Значит, уносить ноги отсюда нужно как можно скорее.

Чуч так спешил натянуть намордник, что забыл сперва снять гарнитуру и теперь, чертыхаясь, пытался вытащить ее прямо из-под маски. Пила перхал и в респираторе. Один из колонистов жестом предложил нам двигаться за ним, и мы послушались. Соскочив со сцены, наши спасители стали пролагать дорогу через толпу, размахивая и нанося беспощадные удары обрезками металлической трубы.

Точнее, обрезки были у двоих, а третий дубасил соотечественников чем-то средним между газовым ключом и монтировкой. Эта штуковина была даже поопаснее труб, потому вооруженный ею абориген шел впереди, а двое других – по бокам и чуть поодаль. Похоже, эта троица была хорошо подготовлена, и сквозь бестолково буйствующую толпу мы продвигались легко, как стальной клинок через подтаявшее масло. По пути двое боковых ухитрились оглоушить двоих охранников и завладеть бластерами, но в ход их не пускали.

Мы ломились не к выходу, а куда-то вбок. Но не успел я задуматься, почему, как это стало ясно. Мы добрались до еле различимой квадратной крышки в полу. Оказалось, что хреновина, которой дрался передний колонист, и правда – ключ. Он припал на одно колено и, пока остальные двое отгоняли от нас народ, вставил ключ поочередно в четыре отверстия по углам и несколько раз проворачивал его. Потом сунул ладонь в паз посередине и потянул. Но крышка не шелохнулась. Он поднял голову и сделал знак Чучу, который был ближе. Мол, пособи.

Они потянули за рукоятку вдвоем, и крышка сдвинулась вбок, открывая жерло провала. Когда щель стала достаточной, командир, а он явно был командиром, подтолкнул к ней Чуча. Тот без разговоров полез вниз, и я разглядел обыкновенные железные скобы лестницы. Следующим полез я, за мной Пила и Боб. Было тут не слишком высоко, метров семь-восемь.

Когда я спрыгнул с лестницы на пол, Чуч уже был там, а остальные висели на ступеньках. Последний из колонистов пальнул из бластера вверх, по-видимому, кто-то непрошеный хотел составить нам компанию, затем вдвоем аборигены задвинули крышку изнутри и легко закрутили какие-то барашки: тут ключ был уже не нужен. Всё это я сумел разглядеть потому, что внизу было довольно светло, свет давали продолговатые технологичные бра.

И вот мы все стоим на дне колодца – четверо землян и трое марсиан. Они сдернули с себя маски, и мы последовали их примеру. Воздух вонял мерзко, но дышать было можно. Приятно, что тут почти тихо, лишь что-то гудит и булькает во множестве тянущихся вдоль тоннеля труб, да сверху толпа топчется по металлу.

“Командир”, оказавшийся лысоватым голубоглазым мужчиной лет сорока с тонкими губами, выхватил из рук одного из своих помощников, черноволосого усатого парня помладше, бластер и скомандовал нам:

– Бегом вперед! Ты – первый, – добавил он, обращаясь лично ко мне. Это фамильярное «ты» меня слегка покоробило.

– Я никуда не пойду, пока вы не объясните нам, что здесь происходит, – отозвался я. – Я не потерплю…

Но договорить я не успел, потому что голубоглазый резким движением вскинул бластер, одновременно с этим снимая его с предохранителя, и ткнул его ствол мне в лицо. Я машинально отшатнулся и слегка развернулся, так, что моя щека прижалась к шершавой бетонной стене. А ствол бластера уперся мне в челюсть, чуть ниже левого уха. И я подумал о том, что все на этих гастролях пошло у нас наперекосяк. С самого начала.

Голубоглазый процедил:

– А мне насрать, что ты потерпишь, а чего нет. Мне вообще насрать на тебя. Вы – заложники и больше ничего, запомни это.

С перепугу я начал мыслить абстрактно. «Мы спустились сюда с неба, как ангелы, – думал я, – знать не зная, что это ад. Наши перышки пойдут на перины, а наше мясо – на шашлычок…»

Командир продолжал: