Видеоряд. Неплохо, но как-то неказисто. В качестве шоу зрители увидели двух человек – мужчину и женщину. Женщина танцевала, она была прекрасна и очень походила на Кристину. Мужчина (я?) пел ей – просил ее, приказывал и угрожал, осыпал ее цветами, падал перед ней на колени и, заливаясь слезами, ползал, целуя ее следы… Но она так ни разу и не обратила на него внимания. От горя бедняга окаменел, а потом рассыпался на кирпичики. И тогда только я понял, что это был не только я, но и мой несчастный ДУРдом.

… Песня закончилась, и зал разразился аплодисментами. Так. Я чувствовал, что лицо мое пылает. Теперь – «Come Together». “Enter!” Что я в ней изменил? Сделал еще жестче. Теперь она звучала ни как призыв, а как жесткий приказ, как ритмизированный зов дудочки крысолова.

Честно говоря, уже вторую песню подряд я слушал со странным ощущением, что она стала даже лучше, чем была каких-то пару часов назад. Неужели, будучи в невменяемом состоянии, я ухитрился внести в запись какие-то гениальные коррективы, о которых потом забыл? Ну, не было тут духовой секции, и не было басового поливокса, или что это там звучит?!

А на стереоэкране тем временем появились «Битлз». Древняя камера снимала их методом «нон-стоп» Они шагали по старому каменному городу, наверное, по Ливерпулю или по Лондону… Я вспомнил эти кадры, они из клипа на выпущенную посмертно песню Леннона «Free as a bird»[35]. Но умницы-Козлыблины сделали изображение объемным и добавили один штрих: все, кто встречался им в городе, бросали свои дела и шли за ними. И среди этих людей я узнавал всех тех, кто сидит сейчас в зале.

Следующий номер – «Something». “Enter!” Я весь внутренне сжался и даже закрыл глаза. Ну, вот и кончился мой триумф. Сперва все заслушаются, потому что это красиво, пусть не современно, но очень красиво, но потом кто-нибудь поймет, что это оригинальная битловская запись, что я ничегошеньки не сделал, и этот «кто-то» обязательно скажет: «А король-то голый»… И будет прав. Голее некуда.

Пока я все это думал, песня уже зазвучала… Я навострил уши… Что такое?! Это не оригинал! Но это и не тот неудачный трек, который я решил не обнародовать… Все звучит так ново, как я бы никогда не сумел придумать, хотя выполнено все как раз в том самом ключе, к которому я стремился. А голос – Харрисона. Конкретно его, без всяких наворотов. Да ну, что это, глюки у меня, что ли?!!

Я открыл глаза. Видеоряд был очень простым. На небольшом подсценке стояли «Битлз» в разноцветных, расшитых узорами халатах и играли «Something». Харрисон пел. Всё.

Песня закончилась. Аплодисменты были такими же, но словно бы чуть-чуть сдержаннее. Люди как будто испугались чего-то. А уж я-то перепугался однозначно и находился сейчас в полном оцепенении.

«Битлз» на подсценке переглянулись. Ринго встал из-за барабанов.

– Listen, Ringo – обернулся к нему Джон. – What whas this fucken shit your gave us, were did you take it?[36]

– Mal has brought, – пожал плечами тот. – He sad, it’s coolest grass in London. And asid, seemed, normal.[37]

– I don’t know, – насупился Джон и поправил очки. – I don’t like such trip. I meant to relax a bit, but there’s a concert again.[38]

– I like it, – возразил Пол. – We play like gods. We’ve never played like this before.[39]

– And never sung,[40]– гордо оглядел товарищей Джордж, явно имея в виду, что так, как пел только что он, никогда не пел никто из них.

На мониторе возле меня возник тамагочи-Козлыблин, подмигнул мне и сказал:

– Сейчас я их русифицирую, – и исчез.

– И все-таки я чего-то не понимаю, – сказал Маккартни на чистейшем русском. – Все так реально, как и в реальности-то не бывает… И то, как я заговорил, как-то странно звучит… Вы меня понимаете? – глянул он на остальных.

– Я тебя Макка, уже давно не понимаю, – заявил Джон и, сунув в рот жевательную резинку, заработал челюстями.

Пол не обиделся, лишь укоризненно покачал головой, а Джордж обратился к залу:

– Джентльмены, вы не подскажете, где мы находимся, и что, собственно, тут происходит…

Вновь возникший на мониторе Козлыблин прошипел:

– Врубай следующую вещь, а то сейчас начнется…

“Enter!” – ударил я по клавише

– запел Ринго на русском “Octopus’s Garden”[41], и это было так клево, что я заслушался, на время забыв обо всех происходящих чудесах:

Но тут ко мне подсел реальный Козлыблин:

– Ну, как? – спросил он.

– Я чувствую себя полным идиотом, – признался я, – столько мучился с этим альбомом, а твои мультяшные “Битлз” сходу играют все в сто раз лучше.

– Они не мультяшные, – расплылся он в улыбке. – Это мой двойничок придумал. Он ведь хакер чумовой. Ты когда-нибудь видел компьютерный вирус с интеллектом?

– Что придумал?! – продолжал я недоумевать.

– Скучно ему там одному стало. Сперва он позаимствовал у марсианских военных файлы с описанием их установки для перекачки личности, и мы с Бобом ее собрали. А сегодня он влез в бобовский компьютер, который тот в сарае прячет, перенесся в шестьдесят девятый год прошлого века и скопировал их, – кивнул он на сцену.

– Так это не анимация?

– Нет, конечно. Я про что тебе и толдычу. Это их виртуальные копии. Теперь они здесь живут. Еще не освоились, правда, думают, что все происходящее – наркотический глюк, но уже стали частью вашей студии и интуитивно пользуются всеми ее возможностями.

«Octopus’s Garden» подходил к концу, и как раз в этот момент к сцене подплыла здоровенная золотистая рыбина – игрушка-антиграв. Увидев ее, Ринго с испугу отрастил себе лишнюю пару рук, с чайником в одной из них, и, не прекращая играть на барабанах, забулькал, дуя в носик чайника. Рыбина ретировалась. На том песня и закончилась.

– Ринго, что за дрянь, – сказал Леннон строго. – Почему у тебя столько рук?

– Почти, как у Шивы, – одобрительно улыбнувшись, кивнул Джордж.

Тут и у Пола буквально ото всюду полезли руки – штук десять, наверное, сразу.

– А клёво! – сделал он большие глаза. – Я бы сейчас мог один, без вас работать.

– «Enter!» – подсказал мне Козлыблин, и я, опомнившись, ударил по клавише.

«Битлз» тут же послушно заиграли «I Want You»[42]. На русском, конечно же. А Козлыблин зашептал мне в ухо:

– Он их к твоему альбому в таком режиме пристегнул, что, когда ты запускаешь песню, они ее исполняют, а в остальное время – свободны…

– … Я так хочу тебя-а, беби!.. – крайне неприятным, полным агрессии голосом выл тем временем Джон Леннон. И, похоже, они начали по-настоящему осваиваться. Потому что теперь картинка была уже не такой простой. Во время пения под мрачное арпеджио рефрена Джон вдруг начал расти, стал огромным, казалось, навис над первыми рядами, и в тот момент, когда он запел, – «never!»[43], прямо из ушей у него полезли змеи и стали падать в зал. Я услышал, как где-то среди зрителей отчаянно захохотала перепуганная Мурка. Но, само собой, это была чистейшая виртуальная голография, и гости быстро успокоились. Затих и кошачий смех.