С усилием вернув себе самообладание, Ис сдалась. Как ни горько было это сознавать, гоблинка была права. И как еще проникнуть во дворец незамеченной – а только так Ис могла попасть внутрь, – если не через черный ход?

В жизни Ис редко встречались пышные бальные платья и расшитые драгоценными камнями туфельки. Чаще на ее долю приходились утомительные переезды в почтовых колясках, дилижансах и на утлых суденышках и бесконечная череда дешевых меблированных комнат и второсортных постоялых дворов. А значит, приходилось менять имена и играть новую роль в каждом новом городе, куда судьба заносила их с мадам Соланж: здесь – учительница музыки и ее преданная дочь, там – вдова и ее наемная компаньонка, – и чаще всего это значило, что некогда прекрасные платья приходилось чинить и перелицовывать, чтобы поддерживать иллюзию благородной бедности.

– Мы не смеем привлекать их внимание, — говорила мадам Соланж, когда Ис была совсем маленькой. – Это правило, известное каждому гоблину.

Взрослея, Ис поняла, что не меньше, чем для всех толстопятов и олухов, горбачей и грантов, это правило важно и для ее собственного выживания.

Но все изменилось в тот день, когда мадам в первый раз дала Ис ожерелье и фиал с пеплом ее матери. Вспоминая этот день, Ис прижала руку к груди и нащупала камни и подвеску в форме сердца, лежавшие холодно и зловеще между корсетом и ее собственной кожей.

– Те, кто убил твою мать, мертвы. Чародеи больше не разъединены. И пусть нас очень мало, мы объединились ради великой цели, — объявила мадам. – И хотя мы не сможем завоевать для тебя весь мир в одну ночь, было решено, что ты должна вернуть себе хотя бы небольшую его часть. Мы собираемся устроить… очень выгодный брак.

После того памятного дня началась бурная деятельность, в бесконечной спешке составлялись планы, призывались скрытые ресурсы, и все – ради сегодняшнего вечера. Ис очень надеялась, что у мадам Соланж не случилось вдруг приступа неуместной бережливости и она заплатила гадалке достаточно щедро, чтобы той и в голову не пришло их предать.

Безобразная повозка продолжала покачиваясь катиться ко дворцу, а Ис оглянулась на своих спутников. У них не было в жизни почти ничего. Это верно. Но, в отличие от Ис, они ценили то, что имели, и старались получить как можно больше радости от своего сурового и переменчивого существования.

А потом ей вспомнились еще одни слова, сказанные мадам; та прошептала их Ис на ухо, когда она уже садилась в повозку.

– В конце концов, любое унижение, которое ты претерпишь сегодня, можно легко стереть из памяти. Как только первая часть нашего плана увенчается успехом, Джарред влюбится в тебя и сделает королевой, мы сделаем так, что некому будет о них помнить.

Ис понимала, о чем речь: использованные орудия можно без сожаления выбросить, и те, кому были известны унизительные подробности ее восхождения, – мадам Зафира, швея и вот эти безымянные бедняги, даже лорд Виф – все они могли быть безжалостно уничтожены.

«О мадам Соланж, – содрогнувшись, подумала Ис, – берегитесь! Подумайте, что за чудовище вы из меня растите! Берегитесь, иначе настанет день, когда мое сердце окаменеет настолько, что я решу, что с такой же легкостью смогу избавиться и от вас!»

Неловкая тишина настала в мастерской часовой башни, король и Перселл, забыв про бал и про гостей, которые должны прибыть совсем скоро, сидели, задумавшись над тем, о чем только что сказал Люциус.

– Твои доказательства представляются мне шаткими, – сказал наконец Джарред. – Интересно, ты сам-то веришь в это хотя бы наполовину? Вернее, я знаю, что сейчас ты веришь в это целиком и полностью, но что ты скажешь завтра?

Философ опять кашлянул.

– Ты сказал кое-что, хотя я не уверен, что правильно тебя расслышал, а может быть, не совсем верно понял. Ты сказал: «Мы и есть чародеи».

Люциус выплеснул из стакана остатки вина.

– Говоря «мы», я имею в виду все человечество. Попробуйте вспомнить все, что мы знаем о гоблинах. Возьмите любого олуха или толстопята: хрупкие кости, скверные сухожилия, холодная и сухая кожа, все это в целом очень легко воспламеняется. Стоит им коснуться пламени, они загораются, как бумага, они переносят соль только в очень маленьких количествах. Чуть больше – и они умирают в жестоких мучениях, и что-то в их крови заставляет ее закипать при соприкосновении с морской водой. А что рассказывают о чародеях? Вот именно, внешне они неотличимы от людей. Вполне возможно, что они были такие же гоблины, как мы с вами, и только с течением времени они обросли легендами.

Джарред играл с остатками пирога в своей тарелке.

– А ведь действительно, каждый новый рассказчик рассказывает истории по-своему.

– Подумай еще вот о чем: по рассказам, чародеи утратили способность думать о будущем больше чем на несколько дней или недель вперед, и именно способность людей представлять себе возможный ход дальнейших событий дала им преимущество перед гоблинами. Но насколько далеко и бесстрашно мы смотрим в будущее? На несколько месяцев? Или на несколько лет? Похоже, с каждым поколением мы становимся все более близоруки. Может, когда-то чародеи и не были людьми, но боюсь, что люди постепенно превращаются в чародеев.

– Но, – вставил, хмурясь, Френсис Перселл, – ведь еще есть Сокровища Гоблинов. Хрустальное Яйцо, с его тонким механизмом, при помощи которого Его Величество сдерживает вулканический огонь, таящийся под городом. Сфера Маунтфалькона, Большой Серебряный Неф, принадлежащий королю Риджксленда, который не позволяет морю разбить плотины и захлестнуть сотню миль плодородной земли, смыть десяток деревень и как минимум один большой город. И многие другие, не менее чудесные. Могли ли человеческие маги создать такие удивительные вещи?

– А почему бы и нет? – Люциус откинулся на спинку стула. – Откуда нам знать, на что были способны наши далекие предки? Мы знаем лишь то, что они позволили нам знать. Подумайте, сотня драгоценных механизмов, сотня маленьких королевств, княжеств и герцогств. Это случайное совпадение или так и было задумано? Что появилось раньше, королевство или Хрустальное Яйцо?

– На это вопрос я легко могу ответить. Магических приборов у гоблинов было значительно больше, больших и маленьких, но только Великие Сокровища уцелели после революции. Остальные были уничтожены либо потеряны, а может быть, и спрятаны, и за все эти годы никому не удалось их обнаружить.

– Так об этом я и говорю. Полторы тысячи лет, дорогой мой Френсис, и еще пять тысяч лет до этого. Все это было так давно – как мы можем надеяться узнать правду?

Этажом выше послышался скрежет, там что-то заскользило, затем раздался громкий вибрирующий звон – это бронзовый великан на часах пришел в движение, поднял свой молот и ударил в один из двенадцати колоколов. Пока затихал звук удара, лаборатория со всем ее содержимым продолжала тихонько дрожать.

Король Джарред усилием воли заставил себя вернуться к действительности.

– Я опаздываю на свой собственный бал. Как тебе не стыдно, Люк, задерживать нас здесь своими сумасбродными речами. – Он поднялся со стула, и остальные последовали его примеру.

– Вот досада! – отозвался Люциус. – Перис и брадобрей ждут меня в моей комнате вот уже полчаса! Они говорят, что большая часть вечера уходит на то, чтобы привести меня в пристойный вид, – и сегодня я почти не оставил им на это времени.

Глубоко поклонившись королю и вежливо кивнув философу, Люциус направился к двери. Король пошел было за ним, но Перселл протянул руку и слегка коснулся его черного бархатного рукава.

Вопросительно приподняв бровь, Джарред обернулся к нему.

– Да, Френсис?

– Это опасные идеи. Очень опасные. И откуда только господин Гилиан их берет?

Джарред пожал плечами.

– Полагаю, от вас, пусть и не напрямую. Это вы научили нас обоих ставить все под сомнение. Наверное, Люциус оказался лучшим учеником, чем вам казалось.