Она начала обыскивать комнату. Камин был погашен, несколько щепок и сосновых поленьев валялись на решетке.

За ними, внутри камина, девушка обнаружила небольшую горку пепла, клочок обгоревшей бумаги и капли свечного воска, как будто кто-то выгреб все из камина, а потом сжег там письмо. Он собрала пепел в чистый белый платок.

Поднявшись на ноги, Лили оглянулась на тетушку.

– Посмотри его одежду, а я попробую выяснить содержание письма.

Аллора кивнула и принялась за дело: взяла в руки соломенного цвета льняной камзол с мехом выхухоли и принялась выворачивать карманы. Она не спросила Лили, что та имела в виду, когда сказала, что восстановит письмо, которое тщательно сожгли. Наверняка племянница применит тот дар, что позволил Лиллиане проследить за передвижением свитка на таком огромном расстоянии.

Лиллиана взяла лампу и расстелила платок с пеплом на туалетном столике. Закрыв глаза, она сосредоточилась и начала осторожно пересыпать пепел сквозь пальцы. В голове замелькали буквы и целые слова, как будто кто-то заново писал их на бумаге, но они были так перемешаны и бессвязны, что понять хоть что-нибудь было невозможно. И тем не менее она настойчиво пересыпала пепел снова и снова, надеясь найти хоть какую-нибудь подсказку.

– Бесполезно, – сказала она наконец. – Тот, кто сжег это письмо, сумел соблюсти все предосторожности, он разорвал письмо на мелкие клочки перед тем, как поджечь, и потом еще перемешал пепел. Если бы только у меня было побольше опыта…

В этот момент в дверь громко постучали. Вошел хозяин таверны в сопровождении двоих людей, которые внесли тело и положили его на кровать.

Когда они вышли, Лили подошла ближе и внимательно посмотрела.

– Я его знаю. По крайней мере… я не помню, как его зовут и где мы встречались, но что-то в его худом лице…

Аллора горестно вскрикнула в другом конце комнаты.

– Лиллиана, подойди сюда, посмотри на это.

Она подняла вверх белую батистовую рубашку.

Лиллиана подвинулась ближе и потрогала ткань. Батист был очень тонкий и мягкий, но внимание Аллоры привлекло нечто значительно более важное. Вокруг воротника и на манжетах шла тонкая вышивка конским волосом и шелком: в ткань рубашки было вшито заклинание.

– Ах, тетушка!.. Если бы она была на нем в тот момент!

– Да, – сказала Аллора. – Первые удары, которых он, возможно, не ожидал, оставили бы его невредимым, и, может быть, он смог бы защитить себя, – Она аккуратно свернула рубашку и положила ее обратно на тонкий черный стул. – Если бы эта рубашка была на нем в тот момент, возможно, он был бы сейчас жив, а на его месте мертвым лежал бы гоблин.

Вечерние сумерки сгустились на заснеженных улицах Хоксбриджа. Все колокола в бесчисленных городских церквях пробили, наружные ворота Виткомбской тюрьмы отворились, и Вилрован вышел на волю.

Блестящий черный наемный экипаж с ярко-красными колесами ждал его на улице. Не оглянувшись, он вспрыгнул на подножку, сел внутрь, захлопнул дверцу и развалился на одном из красных бархатных сидений, надвинув шляпу на глаза и сложив руки на груди, всем своим видом изображая недовольство.

Расположившийся напротив в элегантной позе Блэз Трефаллон слегка кашлянул.

– В Виткомбской тюрьме, мой дорогой… особая атмосфера. Но, к счастью, это все отмывается. – Он махнул в направлении своего друга платком, щедро надушенным цибетином и маслом из цветов апельсина.

Снаружи кучер хрипло прикрикнул на лошадей, экипаж тронулся.

– Думаешь? – Вилрован вжался в угол, и из-под черной бобровой шляпы Блэзу были видны только трехдневная рыжая щетина да блеск глаз. – Может быть, на этот раз мои проступки оставят на мне неизгладимый отпечаток.

Блэз заправил платок в рукав и приподнял изящную бровь.

– Если пойдет слух о том, что ты побывал в тюрьме, люди неизбежно начнут болтать, но дамы, несомненно, сочтут это романтичным. Неужели тебя это волнует? Я всегда это подозревал.

– Да, мне не все равно, – угрюмо сказал Вилл. – Дело не в том, что будут болтать при дворе, меня волнует мнение тех, кого я уважаю.

Блэз продолжал созерцать его с благовоспитанным скептицизмом.

– Ты изумляешь меня, Блэкхарт. И могу я узнать имена этих избранных?

Экипаж свернул за угол. Вилл крепко уперся в пол ногами. Трефаллон положил одну руку на сиденье.

– Избавь меня от своего сарказма, пожалуйста, – сказал Вилл. – Если я когда в чем себя сдерживал, то только потому, что меня волновало твое расположение – твое и Лили.

– И ты думаешь, что Лиллиана услышит об этом и подумает – что?

– Что я дрался с Маккеем из-за какой-то потаскушки, за которой мы оба ухлестывали. А что еще можно подумать, если я не в состоянии повторить те мерзости, которые он говорил? – Вилл нетерпеливо заерзал на сиденье. – Я все думаю над твоими словами, что вся моя жизнь – оскорбление для Лили. И, понимаешь, Блэз, даже когда я хочу как лучше, вот в этот раз, например, все равно все выходит боком. – Он глубоко вздохнул. – Иногда я сам себе в тягость.

– Тогда почему, черт побери, – жестоко сказал Блэз, – ты продолжаешь вести себя так безрассудно?

Вилрован медлил.

– Потому что мне скучно, наверное. – В полутьме сверкнули белые зубы. – Я так быстро и так смертельно начинаю скучать, дорогой мой, – добавил он, в точности имитируя рассудительный тон своего друга.

Блэз устало на него посмотрел.

– Я молю небеса, чтобы ты стал серьезнее относиться к жизни. Ты бы избавил себя и других от многих страданий.

– Да ну? – отозвался Вилл. – Ты меня интригуешь, Трефаллон. Я и не знал, что серьезные люди не испытывают страданий. Мне-то казалось, что как раз они в первую очередь и мучаются.

В самом сердце Хоксбриджа стояла древняя полуосыпавшаяся стена, обнесенная рвом, с тремя башнями и железными воротами. Стена эта была частью древних фортификационных укреплений города. Теперь она считалась удаленным внешним бастионом дворца Волари, хотя между ним и стеной еще на целую милю простирался город, и усеянные железными шипами ворота со всех четырех направлений охраняли элитные подразделения Королевской Гвардии. Так что невозможно было приблизиться ко дворцу ни верхом, ни в карете, ни в паланкине, не подвергшись предварительно выяснению личности и, возможно, допросу.

К одним из этих ворот в конце дня и подъехал блестящий экипаж, везущий Вилрована и Блэза из Виткомбской тюрьмы. Наемный экипаж прогремел по деревянному мосту и со скрипом остановился. Кучер и охранник обменялись несколькими словами, дверца отворилась, и подтянутая военная фигура в красно-коричневой с золотом форме Гвардии Его Величества появилась в проеме.

– Господин Трефаллон, – юный лейтенант уважительно кивнул. Он перевел взгляд на ссутулившуюся в углу экипажа фигуру и изменился в лице, узнав второго пассажира.

– Вилл, негодяй, где тебя черти… то есть капитан Блэкхарт! – Он щелкнул каблуками и отсалютовал. – Поступило послание от королевы. Вас ждут в Волари, сэр. Мне было приказано подчеркнуть: немедленно, до того, как вы поговорите с королем или увидитесь с кем-нибудь еще.

Вилл нахмурился, ему не понравилось, как это звучит. Он мог бы попросить рассказать поподробнее, но офицер уже отступил назад и делал подчиненным знаки открыть тяжелые, обитые железом дубовые створки ворот.

Ворота захлопнулись за ними, и экипаж покатил дальше. Блэз лукаво посмотрел на Вилрована.

– «Вилл, негодяй!» – это так к тебе обращаются твои гвардейцы? Мой дорогой Блэкхарт, и как же ты умудряешься поддерживать дисциплину?

Вилл сдвинул шляпу на затылок.

– Этот не из моих, как ты мог догадаться по мундиру. А, вот ты о чем. Но это же кузен Лили, Ник Брейкберн… нет, надо говорить «лейтенант Кестрел Брейкберн», я его знаю с тех пор, как…– Он смущенно усмехнулся. – Иди к черту, Блэз, я в силах поддерживать дисциплину, лучшего батальона, чем мой, не найдешь. Спроси кого хочешь.