Он остановился, чтобы глотнуть вина. По другую сторону стола Джарред жестом выразил нетерпение.

– Продолжай, Люк. Не оставляй нас в неопределенности. Я никогда не мог понять, почему некоторые Рованы все же уцелели.

– Они уцелели, потому что всеобщий консерватизм неожиданно заговорил в их пользу. Похоже, Рованы существовали если не всегда, то уж точно с пятьдесят пятого века, когда мир был усовершенствован, а из этого естественно следует, что они играют важную роль в Великом Замысле Наших Высокочтимых Предков. Ни одного Рована – это почти так же плохо, как слишком много Рованов или слишком много влияния у одной семьи. Так что оставшихся подвергли повторному суду, и поразительный факт – главные свидетели стали публично отрекаться от своих слов. Слишком поздно, конечно, для тех, кто уже был казнен либо умер в тюрьме, не дожив до суда.

– Ты проявляешь большой интерес к делам семьи, никак с тобой лично не связанной, – сухо заметил ученый.

– Мне кажется, судьба Рованов волновала меня с самого раннего детства. Когда остальные мальчишки играли в чародеев и восставших, я всегда представлял себя одним из Злобных Рованов, идущим на эшафот с достоинством, с мужественным лицом перед толпой зевак. – Люк обратился к королю: – Ты ведь помнишь эти наши игры?

– А еще я помню, что тебя неизменно миловали в самый последний момент, один из остальных мальчишек прибегал и приносил документ о королевском помиловании, – отвечал Джарред, сардонически приподнимая темные брови. – Даже в играх, Люк, тебе не приходилось сталкиваться с последствиями твоих странных идей. Интересно знать, неужели ты думаешь, что это тебя никогда не коснется?

Удар попал в цель, но Люциус притворился, что не заметил.

– Мне продолжать развивать свою мысль, или я вам уже надоел?

Джарред вынул из кармана хрустальные часы, откинул крышку и посмотрел на циферблат.

– Мне ты никогда не надоедаешь, но мы здесь с тобой беседуем уже два часа, а ведь еще надо одеться к приходу гостей. Может быть, остальное ты расскажешь покороче?

Его кузен почти минуту собирался с мыслями, хмурясь и мрачно уставясь в тарелку с супом.

– Мне почти нечего сказать о среднем классе. – Люциус через стол поклонился Перселлу. – Все добродетели, признанные человечеством, воплощены в талантливых, деятельных представителях среднего класса. Даровитому ремесленнику – скажем, стеклодуву или колеснику – никто не запретит ввести небольшое усовершенствование, как, например, гениальному изобретателю вроде Френсиса ничто не мешает забавляться со своими часами и танцующими фигурками. Но стоит только одному из них, мастеровому или философу, совершить открытие либо изобретение, которое изменит к лучшему жизнь других людей не в одной какой-то маленькой частности, но продвинет все человечество вперед более чем на волос, – и общество объявит его изменником.

Ученый хранил молчание, видимо, приняв эти слова слишком близко к сердцу. Он завоевал некоторую известность как создатель танцующих кукол – заводных фигурок, от очень маленьких до огромных, выше человека, от смешных до возвышенно-прекрасных, позолоченных музыкальных шкатулок, миниатюрных планетариев, усыпанных драгоценными камнями, и других замысловатых механических игрушек его собственного изобретения. Еще он прославился тем, что коллекционировал морские часы, астролябии и другие измерительные инструменты. Он собрал значительную коллекцию за эти годы и вечно то разбирал все эти механизмы, то собирал их снова, внося некоторые усовершенствования.

Но важно было другое: в углу его лаборатории стоял затейливый механизм, состоявший из бронзовых колес, свинцовых грузов и сложных вращающихся магнитов. Это свое создание Френсис окрестил Небесными часами и намекнул своим ученикам, что механизм идеально выполнит некую функцию, о которой до сих пор и мечтать не приходилось, – но он работал над этим изобретением вот уже восемнадцать лет, все не решаясь завершить работу или хотя бы объяснить его назначение.

Чтобы прервать неловкую паузу, Джарред обратился к Люциусу:

– А с низшими слоями ты сможешь разделаться так же четко и быстро?

– Это будет даже еще проще. Низшие слои живут немногим лучше олухов и толстопятов, а олухи и толстопяты живут, как собаки.

– Все это очень хорошо, – сказал король, – но теперь, когда ты хладнокровно препарировал наше общество и нашел его неполноценным, какое все это имеет отношение к тому, о чем ты говорил ранее? Почему ты сомневаешься – или притворяешься, что сомневаешься, – что чародеи действительно существовали?

– Потому что мир очень болен, и в нем царит застой. Потому что… потому что не будь ужасного примера чародеев и их злодеяний, что запугало бы нас и заставило быть такими покорными? Как общество могло бы надеяться задушить в нас все проблески природного любопытства, природного честолюбия и творческого воображения?

– И что же? – сказал Джарред, не совсем понимая, к чему тот клонит.

Люциус опять горько рассмеялся.

– Я сомневаюсь, что они когда-либо существовали, по одной-единственной причине: потому что они ну просто чертовски удобны.

Вслед за лордом Вифом Ис спустилась на три пролета по лестнице и вышла через низкую дверь на залитую лунным светом улицу, где гадалка и ее труппа ждали в повозке. Мадам Соланж прошептала что-то девушке на ухо, затем кто-то предложил ей мозолистую руку. И вот она уже сидела на широкой скамье рядом с извозчиком – здоровенным детиной с покрасневшими глазами и заросшими щетиной челюстями, от которого несло потом и дешевой выпивкой.

Лорд Виф отступил назад, извозчик прикрикнул на лошадей, и телега тронулась. В конце переулка она свернула налево, протарахтела четверть мили по узкой улочке и выехала на широкий бульвар. Было девять вечера. А могло быть сколько угодно, от полудня до полуночи. Так далеко к северу день ничем не отличался от ночи, и так будет еще две недели, пока солнце вновь не покажется из-за горизонта.

Но огромная бледно-голубая луна с серебряным ореолом висела как раз над острыми крышами, и северное сияние пастельными сполохами играло на черном бархате неба, пронзенного тысячей алмазных булавок звезд. Город мерцал во тьме, укутанный льдом и снегом, больше всего он напоминал огромный лохматый клок сахарной ваты.

По городу они продвигались с шумом: грохотала по обледенелой булыжной мостовой хлипкая двухколесная повозка; щебетали Пророческие Канарейки мадам Зафиры в двух оловянных клетках, укрытых соломой под сиденьем; перешептывались и приглушенно смеялись оборванные актеры. Они по очереди ехали в повозке и шли пешком, меняясь местами с ловкостью акробатов.

Да, Ис понимала, что все взволнованы. Хотя никто, кроме мадам Зафиры с ее уродливыми глазками и подобострастным обхождением, не знал, что на самом деле происходит. Остальные знали только, что им заплатили золотом за миссию чрезвычайной важности для благородной леди, которая их наняла. Такая яркая компания не могла не привлекать внимания, проезжая по центру Тарнбурга, залитые лунным светом улицы которого были многолюдны даже в этот поздний час; оставалось только появиться шумно и открыто, чтобы никто не заподозрил их в темных намерениях.

И тем не менее Ис чувствовала, как щеки ее горят при одной мысли о том, что ее видят в таком обществе. Она сидела, неподвижно застыв и от стыда не произнося ни слова, под своей накидкой из шкурки котика, пока что-то на пути, по которому они следовали, не показалось ей подозрительным.

– Эта не та дорога, что ведет к дворцовым воротам! Куда вы меня везете? – Страх, что ее предали, ножом вонзился в сердце. Если гадалка догадалась, кто она такая на самом деле, если остальные знают, что прячут ту, само существование которой – преступление, наказуемое смертной казнью… Мадам Зафира, сидевшая в задней части повозки, ответила:

– Нам придется въехать в Линденхофф с другой стороны, с черного хода. А как Ваша Светлость думали? Нас ведь наняли не королевских гостей развлекать. Мы устраиваем представление для поваров и посудомоек, отдыхающих после тяжелых трудов.