В общем, добиралась до Москвы девятнадцать дней.

Очутившись в Москве, я сразу пошла в военкомат, где мне жестко сказали, что фронт - это не ясли и даже не детский сад, и отправили восвояси. Но я не хотела возвращаться и тут же, не теряя времени, отправилась на станцию Лихоборы, где стояли военные эшелоны. Нашла вагон, в котором везли сено для лошадей, и спряталась в нем. Обнаружили меня только на станции Щигры Курской области. Все очень растерялись и не знали, что со мной делать. Я говорила, что хочу быть танкисткой, но мой юношеский пыл быстро охладили, объяснив, что попала я в самую что ни на есть пехоту. Возвращать домой меня не стали, а зачислили телефонисткой. Для этого мне пришлось наврать и к своим тринадцати годам прибавить еще три.

Сейчас, спустя 65 лет, из всего состава дивизии в живых осталась только я одна.

Евгений Данилович Агранович, 88 лет

В 1941 году я был студентом, только что закончил второй курс Литературного института. У меня гостил старший брат, приехавший с Дальнего Востока -он руководил там театром. Мы тогда жили в крохотной комнатке в начале Покровки, этот дом до сих пор стоит. Было прекрасное солнечное утро. Вдруг за окном раздались какие-то странные голоса - это было радио, оно говорило с какой-то необычной интонацией. Брат пошел на улицу, чтобы хоть что-то расслышать, а я сунулся к соседке. Она говорила с кем-то по телефону, очень взволнованно - не отрываясь от трубки, она сказала мне: «Война». - «С кем?» - «С немцами».

Брат первым делом послал меня за новой «тарелкой» - чтобы вся наша семья была в курсе происходящего. Я принес ее, а затем - ну, вы же понимаете, я был молодой поэт без единой опубликованной строчки - немедленно написал стихотворение и понесся в Студию эстрадного искусства (она располагалась на Берсеневской набережной) чтобы там его отпечатать на машинке. Студия была пуста, я оставил лист со стихами на столе и забыл о нем.

Вспомнить о нем мне довелось уже рядовым 20-го комсомольского отдельного истребительного батальона. Батальон был добровольческий: студентов тогда еще не призывали, потому что они ничего не умели. По идее, мы должны были ловить спекулянтов и диверсантов, разного рода лазутчиков и парашютистов. Немцы ведь как делали - сначала бомбили крупные города, а потом засылали обученных диверсантов, как правило, коренной национальности.

Самая первая награда - благодарность перед строем - была мной получена 22 июля, ровно через месяц после начала войны. Мой пост был у одного из подъездов Центрального телеграфа. В какой-то момент я увидел шпрунг - это такая прыгающая бомба, которая плюется во все стороны огнем. Она постепенно подкатывалась к окнам цокольного этажа телеграфа - а там архивы и перекрытия деревянные. И что с ней делать, прикладом по ней лупить? А все магазины вокруг были укрыты парусиновыми мешками с песком. Я вскарабкался на эту гору мешков, схватил один - он килограммов тридцать весил - и бросил его в «зажигалку».

А потом была оборона Москвы - моя дивизия была задействована в отражении армии Гудериана (военной науке он, как известно, учился в Москве). И это, я вам скажу, была перемена всех представлений. И наших, и противника. Мы в первый раз увидали, что у них, непобедимых, есть спины. Им впервые с их вторжения в Польшу набили морду. Морозец нам помог, конечно, - мы-то были у себя дома, а вот немцы замерзали. То тут, то там при контрнаступлении мы натыкались на обмороженные трупы фрицев.

И я хочу сказать настолько громко, насколько это возможно: победа была выкована в 1941 году. Миллионы пропавших без вести, «в списках не значащихся», солдат рассеянных частей - это они своей кровью задержали и измотали фрицев, которые проехались по Европе, это они сломали им хребет под Москвой. По воле Сталина они до сих пор остались без наград, их вдовы и дети не получили никаких льгот - они даже похоронки не получили, где хотя бы было сказано, что муж и отец погиб героем. Настало время низко поклониться этим неизвестным.

Я к немцам ненависти не чувствую. Я не то что не пристрелил, я по зубам не дал ни одному пленному. Он, бедный, дрожит, ему сказали, что русские его будут сейчас заживо резать, - а ему бойцы каши несут.

Записали Анастасия Гидаспова, Алексей Крижевский, Надежда Померанцева, Павел Пряников. Фото Виктора Борзых.

Он создавал утопию на Красной Пресне. Теперь мечтает об утопии во всей Москве

Александр Краснов запомнился москвичам как создатель «альтернативной Москвы на отдельно взятой территории» - в Краснопресненском районе. Хождение во власть он осуществлял дважды, в начале и в конце 90-х. Оба раза «Республика Краснова» смогла продержаться недолго. Однако оставила неизгладимый след: глядя на нее из нынешнего времени, даже сам Краснов удивляется, что могло бы стать с Москвой и даже с Россией, перенеси федеральные власти его опыт на всю территорию страны.

- Вы застали время формирования новой России и даже сами участвовали в ее создании. Как в конце 80-х обычный московский интеллигент мог попасть во власть? Как вы туда прорвались?

- До конца 80-х годов я был нормальным человеком, далеким от политики. Окончил геологоразведочный институт. Работал начальником партии, руководителем экспедиции. Занимался прокладкой трубопровода из Каспия в Чечню, который сейчас пытаются возродить, подземным строительством, строил транспортные туннели на Кавказе, на БАМе, работал на метрострое. Однако 89-й год всколыхнул многих, в том числе и меня. В политику я попал через движение за экологию и защиту окружающей среды. В то время была у нас в районе общественная организация «Студенец», которая боролась за сохранение Краснопресненского парка, - я в ней занимался экспертизами. На определенном этапе мы поняли: чтобы чего-то добиться, кому-то из нас надо избираться в районный совет. Выдвинули меня. Ну, надо так надо! Пошел, избрался (кстати, я никогда не был членом КПСС). А там уже сработала логика борьбы, которая привела к тому, что надо было бороться за пост председателя районного совета. Снова победил. В результате я оказался во главе Краснопресненского района. Ничего в то время не знал ни о самоуправлении, ни коммунальном хозяйстве. Чтобы соответствовать должности, приходилось все понимать по ходу дела. Работал по шестнадцать часов в день. И это мое активное самообучение принесло плоды. Уже через четыре месяца меня избрали председателем совета председателей районных советов - была в то время и такая организация.

- В то время и первые экономические, и первые политические эксперименты новой России проходили как раз на территории Красной Пресни.

- Главным среди наших достижений того времени, с 90-го по 93-й год, я считаю знаменитый указ Ельцина о свободной торговле. Он был написан нашими руками. Наверное, многие помнят пустые прилавки магазинов. Чтобы переломить ситуацию и как-то спасти людей от голода, власти Краснопресненского района приняли решение о безлицензионной, беспошлинной торговле на его территории. Это была своеобразная амнистия: человек, например, мог даже украсть мешок муки, приехать в наш район и свободно его продать. Для того чтобы открыть эту товарную интервенцию, мы серьезно помучились. Естественно, МВД и все товарные организации были против - у них урвали сладкий кусок. У исполнительной власти случались перманентные конфликты с торговцами: нам приходилось постоянно ездить, чтобы выручать последних.

Кроме того, мы отказались помогать Краснопресненской плодовоовощной базе. Была такая традиция: посылать профессоров, инженеров и студентов отбывать трудовую повинность на этой базе, при этом на ее финансирование уходила четверть районного бюджета. С какого бодуна надо было ей помогать, если морковь или свеклу база продавала за деньги, а не раздавала неимущим? Почему кто-то должен был на нее работать? Эти вопросы, кстати, стали поводом для нашей первой склоки с Лужковым, который в то время был первым замом председателя Моссовета и по старой памяти курировал столичный агропром. Наше решение его очень возмутило: стоял крик, шум и гам, сыпались обвинения в том, что я оставлю район без брюквы…