А теперь поговорим о тех, кто имеет от их трудов - и говорит от их имени.

Кто бы ни победил, поле боя рано или поздно достанется мародерам.

Это касается и рыночных баталий. Кто бы ни выиграл, известная доля добычи достанется окружению победителей - начиная от жен и детей и кончая ляльками и секретутками.

Впрочем, к окружению богатых можно отнести и слой людей на зарплате, когда зарплата эта велика и явно не покрывается трудовыми усилиями получателей. Эта прослойка устроена сложно - туда можно отнести и специалистку по триммингу, и дизайнера интерьеров, и непонятного назначения дамочку средних лет, которая занимается в основном устройством корпоративов… Так или иначе, эта публика откусывает от пирога - хотя чаще просто сметает в рот крошки. Но и этих крошек достаточно.

Достаточно для чего, собственно?

Тут мы подходим к интересному. Выше мы уже говорили, что с классовым сознанием у нас небогато, и это обусловлено объективными причинами. Однако один источник соответствующих, простите за выражение, интенций, у нас все-таки есть - и это как раз эта самая паразитическая прослойка.

Именно эти люди гонят - устно, а то и письменно, - всю ту невыразимую мерзость, которую у нас принимают за «дискурс богатых». Что неверно. Признаться, не припомню ни одного состоятельного человека из лично знакомых, который стал бы - смог бы! - рассуждать о лузерах, быдле, нищебродах и прочем электорате. Он про него не думает - а когда думает, то без злобы и даже без чувства особенного превосходства. Нет, он не хотел бы оказаться на месте грузчика или продавца в супермаркете. Он, может быть, постарается при случае сэкономить на их зарплате или сделать еще что-то выгодное, но плохое. Но он не называет этих людей быдлом. Ему это незачем. Как и понтоваться перед ними.

Зато с каким смаком и упоением этим занимается мелкая сошка, пристроившаяся в денежное место, или дешевый говнюк, дорвавшийся до «руководства проектом». О, какие тут начинают цвести анемоны духа, как растопыривается человечек, дорвавшись до сладостной возможности ущемить ближнего.

В недавнее время эта дурь как-то особенно распространилась. В московских жральнях появилось очень много шлюховатых, которые, оттопырив пальчик, пили кофе и часами болтали по телефону, обсуждая шмотье и угарные вечерины. В метро - в часы московских пробок, когда под землю спускаются все, кому нужно куда-то доехать, - мне доводилось выслушивать разговоры о преимуществах «Азбуки вкуса» над «Глобусом Гурмэ», с обязательными выпадами в сторону жалких посетителей «Седьмых континентов». А интернет полнился понтами эффективных управленцев, демонстративно выбирающих маршрут круиза или новую машину - но куда больше времени тратящих на выражение своего фэ тем, кто не может себе позволить того и другого.

Правда, в связи с кризисом разнагличавшаяся челядь слегка привяла. Неизвестно, правда, надолго ли.

…Наконец, доехали.

Во дворе было сумрачно, тихо и грязно. Трудолюбивый мигрант в оранжевой куртке сидел на корточках и смотрел в никуда: отдыхал, наверное.

Мы открыли багажник и начали выгружать коробки. Они были одинаковые, картонные, тяжелые. В принципе можно было бы заносить по две, но у Лехи было давление, а я сидел на зверской диете. Поэтому заносили по одной.

Там, внутри, было тоже сумрачно, тихо - правда, почище. Ходили какие-то люди, в основном женщины. На нас они не то чтобы не обращали внимания, но не мешали. Было видно, что все заняты и у всех много работы. Работы, за которую не платят.

Я подождал Леху на улице. Он вернулся минут через десять, крутя на пальце брелок. Молча сел и принялся выбираться с неудобного места.

- Это все куда пойдет? - спросил я про коробки.

- В «Радугу», - ответил он.

Леха уже два года тусовался среди этих людей, занятых таким странным делом, как благотворительность. Он возил грузы в интернат для больных детей. Он старался делать то, что можно - и чтобы не раздражать любимую Катьхен, которая этого не одобряла.

По левой стороне уверенно рассекала желтая машина, вся состоящая из изгибов. В ней сидела девушка типически понятной наружности.

- Тую маму! - присвистнул Леха. - Ламборджини! Совсем озверели, такие тачилы соскам раздаривать. Увидишь, это все навернется. И очень скоро.

- И что? - поинтересовался я.

- И то, - Леха выкрутил руль и засмеялся. - Должна же быть какая-то справедливость.

Кризис на Каме

I.

Глава администрации Краснокамского района Владислав Дмитриевич Жуков говорит со мной, закрыв глаза. Похоже, давление - или тема такая, что белый свет не мил, а скорее всего, все вместе. 810 рабочих главного городского предприятия - целлюлозно-бумажного комбината «Кама» - стройными колоннами идут в безработицу, - и бог весть, куда дальше завернут эти колонны.

Сокращений такого масштаба не было и в самые лютые девяностые. Основная масса - женщины за сорок, предпенсионного возраста; увольняют как не лучших работников, так и профессионалов.

За каждым - семья.

Город, что называется, на нервах.

Пожар пытаются гасить заранее. Огнеборцы - городской Центр занятости, профсоюзы, администрация района и города, они еженедельно собираются на специальную трехстороннюю комиссию. Обсуждают процедуру, перебирают вакансии. Чиновники, юристы, рекрутеры, инженеры, рабочие. Скоро, наверное, понадобятся врачи и психологи.

- Но все будет по КЗОТу, по закону?

- Мы все делаем, чтобы было, - говорит Владислав Дмитриевич. - Мы стараемся.

И закрывает глаза.

В те дни, когда я была в Краснокамске, хоронили Валерия Алексеевича Ермакова, бывшего начальника цеха. Бывшим он стал недели за три до смерти. В марте ему должно было исполниться 60. Рабочие рассказывают: узнав, что попадает под сокращение, разозлился - полгода пожалели! - написал заявление «по собственному», и вот - инфаркт. Василий Петрович Сингилеев, глава профкома «Камы», мрачно комментирует: от этого или не от этого, а факт есть факт.

Краснокамский ЦБК строили семь лет, и к моменту открытия в 1936 году он считался крупнейшим в Европе целлюлозно-бумажным производством. Главный лозунг - «Камбумстрой - это Магнитострой бумажной промышленности!»; под него и был выстроен город - как и все новые уральские города, детища первых пятилеток, симметричный и геометричный, с красивым центром во всем его пятиэтажном величии, здесь свои - уже обветшалые - «дома с рыцарями», точнее, с серебристыми дискоболами и дискоболками в нишах на фасаде; свои колоннады, парки и стадионы.

В 1960 году ЦБК второй раз стал ударной стройкой - открыл первую в СССР фабрику мелованных бумаг. Впрочем, сегодня разделить умиление известной советской поэтессы Татьяничевой: «Вот она лежит передо мною, белоснежной манит целиною, сделана умелыми руками мастеров-бумажников на Каме» - не получится: в последние годы камская бумага если и манила, то скорее желтизною, а если и радовала, то глаз индийских и турецких печатников. Парадокс: продукцией «Камы» брезгуют даже краснокамские газетчики - вся местная пресса выходит на соликамской бумаге. Галина Коротких, пресс-секретарь ЦБК и заодно издатель небольшой частной газеты, тоже закупает бумагу в Соликамске, за 250 километров от родного комбината.

В девяностые «Кама» была со своим народом: пережила чехарду собственников, подвергалась рейдерским набегам, банкротилась, рассыпалась в пепел и восставала из него, - пока в 2005 году не приобрела собственника по-настоящему солидного, твердо настроенного на самые позитивные перемены, на развитие и привлечение инвестиций, - собственника во всех смыслах прекрасного, но при этом вполне загадочного. «Мы имени его не знаем»: одни уверенно приписывают «Каму» Банку Москвы и «госпоже Лужковой», другие, как та же Галина Коротких, говорят, что Банк Москвы только кредитует «Инвестлеспром» - лесопромышленную холдинговую группу, в состав которой входит ЦБК, и все утверждения о владельце не более чем домыслы неграмотных журналюг; третьи же говорят, что темна вода во облацех и на свете правды нет, и не ищите, все равно не распутаете. Год назад приезжал в Краснокамск министр, и губернатор просил (просил!) директора устроить ему встречу с собственником, так что вы думаете - отказали. (Высоко сидят: ни министр им не указ, ни губернатор.)