В соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР от 22 сентября 1935 года «О введении персональных военных званий начальствующего состава РККА», приказом по личному составу армии за № 2396 от 20 ноября ему было присвоено воинское звание коринженера. Он был награжден орденом Красной Звезды и включен в состав Военного совета при наркоме обороны. Но все его заслуги не спасли Якова Моисеевича от ареста. За ним пришли 5 июня 1937 года в разгар репрессий в отношении высокопоставленных военных. Наряду с фабрикацией наиболее известного заговора в Красной армии (делом М. Н. Тухачевского, И. Э. Якира и др.), расстрельные приговоры по которому были вынесены Специальным судебным присутствием Верховного Суда СССР 11 июня, НКВД инспирировал несколько автономных дел. Одно из них - «военно-эсеровского центра» - было направлено против военных, принадлежавших в прошлом к социалистам-революционерам. По этому делу были арестованы такие крупные военные, как командующий войсками Закавказского военного округа, Маршал Советского Союза А. И. Егоров, командующий войсками Белорусского военного округа, командарм 1-го ранга И. П. Белов, командующий Приморской группой войск Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, командарм 2-го ранга М. К. Левандовский, начальник Артиллерийского управления РККА, комкор Н. А. Ефимов и др. 9 февраля 1938 года нарком внутренних дел Ежов письменно доложил Сталину о ликвидации «антисоветской военноэсеровской организации». Большая часть арестованных была расстреляна, но Фишман стал исключением.

В справке о проверке обвинений, предъявленных в 1937 году Тухачевскому и другим военным деятелям, составленной в 1964 году комиссией ЦК КПСС под председательством Н. Шверника, в которую, между прочим, входили руководители КГБ А. Шелепин и В. Семичастный, был раскрыт фальсификаторский характер дел НКВД. О Фишмане в этой справке говорилось: «Представленный на следствии в качестве члена „военно-эсеровского центра“ и агента немецкой и итальянской разведок корпусной инженер Фишман в действительности же сам длительное время, вплоть до ареста, являлся негласным осведомителем органов НКВД СССР». Когда именно он был завербован - в Бутырке в 1919 году или позднее, остается только гадать…

29 мая 1940 года по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР Фишман был осужден на 10 лет тюрьмы. Точных сведений о том, где он находился в заключении, в нашем распоряжении пока нет. Но можно предположить, что он отбывал срок, работая по химической специальности в какой-нибудь секретной шарашке. Известно лишь, что почти сразу после освобождения он становится зав-кафедрой химии института механизации сельского хозяйства в Саратове, но работает в этом вузе недолго - меньше одного семестра. Потом Фишман перебрался на Украину и стал доцентом кафедры химии сельхозинститута в Умани.

В апреле 1949 гола он опять был арестован и полгода провел в тюрьме в Киеве. Однако на этот раз ему каким-то странным образом (за особые стукаческие заслуги?) удалось оправдаться. Скорее всего, по распоряжению из Москвы, Фишману тем не менее пришлось выехать на север, где он провел несколько лет в качестве начальника химической лаборатории на металлургическом заводе в Норильске. Какой контингент трудился тогда в Норильске, говорить не приходится.

После смерти Сталина, из-за болезни он некоторое время не работал, проживая сначала в Енисейске, а затем в Кимрах Калининской области (пока решался вопрос о восстановлении прописки в Москве). При реабилитации в 1955 году Фишману удалось вернуть себе не только партбилет, но и воинское звание генерал-майора технических войск.

В книге Михаила Веллера «Махно», в главе под витиеватым названием «Из хроники Гражданской войны, которую никто до сих пор толком не осмыслил и не написал», можно прочесть о событиях девяностолетней давности: «Загадочный эсеровский мятеж, после которого эсеры удалены из органов власти… Эсер Блюмкин убивает посла Германии Мирбаха. Но эсер Блюмкин - сотрудник ЧК, и таковым остается, сменив лишь партию, и впредь выполняет ответственные поручения. А Мирбах в 1914-1917 гг. был послом Германии в Швейцарии, где большевики и вступили в контакт с германскими спецслужбами. И знал много лишнего…»

Более безграмотного текста давно не приходилось видеть. Граф Вильгельм фон Мирбах до России был послом только в Греции, намек на его контакты с большевиками - чистой воды выдумка. Долго скрывавшийся после 6 июля Яков Блюмкин действительно со временем, по личному приглашению Ф. Э. Дзержинского, вернулся на работу в ОГПУ, но произошло это лишь осенью 1923 года!… Несомненно, другой Яков, умерший в Москве персональным пенсионером в 1961 году, знал все закулисье июльских событий 18 года от начала и до конца! Но поделился ли с кем-нибудь Фишман своими воспоминаниями, остается не выясненным до сих пор.

Первопрестольную спасет только катастрофа

Некоторое время назад в Москву приезжали специалисты из мэрии Лондона, изучать наши транспортные проблемы. Ознакомившись со здешними пробками, англичане пришли к выводу, что проблема вполне разрешима. Надо только переставить дорожные знаки, ввести новые развороты и перенаправить транспортные потоки на некоторых улицах. Короче, никаких новых дорожных развязок строить не требуется, а надо просто научиться правильно регулировать движение. Столичные чиновники поинтересовались, во что обойдется подобная программа. Наивные англичане заявили, что никаких специальных инвестиций не нужно, все может быть сделано за счет текущего бюджета. После этого хозяева как-то сразу потеряли интерес к гостям.

На протяжении последних десяти лет мы только и успеваем растерянно фиксировать разрушения, происходящие в городе, одновременно обнаруживая повсюду новые сооружения, смысл которых зачастую так и остается для нас загадкой. Разгром исторического центра принял характер настоящего культурного бедствия, по своим масштабам сравнимого с реконструкцией Москвы, учиненной в свое время Никитой Хрущевым и Лазарем Кагановичем.

Но реконструкция столицы, проводившаяся «железным сталинским наркомом» Кагановичем, была системной, логичной и, к величайшему сожалению, необходимой. К 20-м годам ХХ века Москва оставалась одним из немногих европейских столичных городов, не подвергшихся серьезной перестройке. Она сохранила провинциальную структуру, узкие улицы, огромное количество низеньких, ветшающих, ни на что не годных зданий. Нужно было создавать систему современного городского транспорта, пробивать новые широкие проспекты, сделать план более осмысленным, строить крупные дома, куда можно вселить многочисленные министерства и ведомства, а также растущее население. Подобное происходило к концу XIX века и в Париже, и в Берлине, и в Барселоне.

Разумеется, совершенно не обязательно было крушить все подряд, как сделал Каганович. Многие исторические кварталы можно было просто не трогать. Церкви сносили не потому, что они мешали уличному движению, а потому, что они мешали политике партии. Были разрушения совершенно бездарные, продиктованные идеологическими и политическими соображениями, а то и просто богатырской удалью столичного руководства. Старые особняки выживали лишь в том случае, если они приглянулись какому-нибудь ведомству или использовались под иностранное посольство. Кварталы Замоскворечья сохранили свой исторический облик просто потому, что первоначально планировалось их снести подчистую. Не успели. Помешала война.

И все же существовал единый план, которому было подчинено и строительство метро, и прорубание новых проспектов, и расширение ключевых улиц. План этот, разумеется, был безжалостным по отношению к архитектурному и культурному наследию города. По ходу дела он корректировался, а некоторые его элементы так и остались невыполненными. В общем, однако, приходится признать, что модернизация города была необходима и оказалась успешной, хотя тех же целей можно было достигнуть с куда меньшими потерями. Этот тезис, впрочем, применим к любому мероприятию времен Сталина.