На пустырях, у городского края (возле МКАДа, например), точно водятся костоломы с кожедерами.

Можно встретить черного водилу - вы об этом хотя бы знаете? Водило - он путает дорогу, пугает путешественника. В кустах сидят щекотун, игрец и смутитель.

А знаете, как они выглядят? Как люди. Они антропоморфны и могут принять облик старика, девицы, юнца, ребенка. И у каждого есть только один, отличающий его от обычного человека, звериный признак. Остроголовость или большеголовость. Хромота (беспятость). Бескостность. Волосатость. Отвисшие груди, с ума сойти.

В северных деревнях всю эту нечистую силу, чтобы не называть по имени, величали с преувеличенной ласковостью: белый дедушко, голенький, лысенький.

Немногого же стоит Голливуд, любитель языческих баек, создатель бесконечной галереи перекошенных прыщавых вурдалаков - где уж честным методистам придумать что-нибудь поистине страшное. А не хотите водилу на дорожном перекрестке, по кличке Лысенький? Где-нибудь в Зюзино. Сидит, ждет пассажира. А сам - беспятый.

Но все это ушедшие страхи, древние страхи. У нас теперь другой страх.

Современное бытовое язычество, не традиционное.

Наше язычество не эллинистическое и не славянское - оно пещерное, первобытное. Как известно, магические обряды в первобытном обществе восполняли практическое бессилие людей.

Мы - оставленные.

Может быть, впервые с незапамятных времен маленький человек опять остался наедине с природой.

Сидит в турецкой шкурке перед лужицей огня в темной комнате, перед черным ящичком, пышущим холодным белым пламенем. По стенам ходят тени.

Человек остается наедине с природой зла и природой добра. Природой власти, богатства, бедности. Наедине с человеческой природой, с самим собой. Страшное одиночество - от себя-то что ждать? С упадком врожденного, воспитанного христианства исчезла и общепринятая, автоматическая нравственная норма. С упадком бытового язычества исчезли общие страхи, и остались только личные. Ничего страшного, конечно, детей не едим, но с мировоззрением у нас очень пестренько.

А Розанов, между прочим, предупреждал, что так все и будет.

И писал- то не по какому-то важному поводу. Думать не думал о многолетнем государственном безбожии, о массовом религиозном невежестве. Всего-то щунял кадетскую партию за законопроект «О переходе из православия в инославие и иноверие», представленный к рассмотрению в Третью Думу: «Вы возвратили сознание народное к той детской поре исторического существования, когда ничего еще не было решено, не было решено, кому и как должен поклоняться человек, что для него долг и не-долг, где его совесть и что для него есть бессовестное. Мы говорим о народных массах. Об их впечатлении, о невольной смуте. «Значит, еще ничего большими умами не решено, и деды наши ошиблись», скажет масса, прочитав в законе, что разрешается переходить в язычество.

Но язычество - это не только другой культ, другой зов человеческих сердец.

Выбрать не каждый может. Для этого нужен не только ясный и огромный ум, но и большая воля в смысле готовности и способности затратить большую энергию. Не у каждого есть такой запас души, чтобы произвести эту великую растрату. Цивилизация есть накопленный опыт и доверие к этому опыту. Вся цивилизация европейская теперь работает над созданием материальной обстановки быта, окончив в средние века выработку духовной обстановки. Христианский идеал вошел в школу, в семью. Это есть то обыкновенное, всеми признанное, неоспоримое, на чем покоятся все суждения… Выньте из обихода европейского общества, русского общества, народного сознания эти незаметные вещи, и вы просто сделаете невозможным общение людей друг с другом, понимание взаимное, речь взаимную. Это духовное робинзонство привело бы к всеобщей сшибке лбами в невероятной тьме, дикой тьме«.

Не у каждого есть запас души, чтобы восстановить в себе и в своей семье религиозное чувство. Что же у нас осталось? Рождество, блины, куличи. Святую воду набираем бидонами. Гадания на святки, Иван Купала, Хеллоуин. Свечку к празднику. Десять заповедей (правда, мои Селенки все десять не припомнили).

Страх за свою семью. Мощная жажда родового, семейного благополучия и покоя.

Умение любить вышестоящих. Считается, что любовью оскорбить нельзя. Можно. Русскому язычнику куда проще полюбить, чем понять и принять. Это один из умилостивительных ритуалов. Свирепым равнодушием веет от этой любви.

Боязнь сглаза, порчи, чужой злой воли, войны, сумы и тюрьмы. Подспудная уверенность, что опасность внелогична, и только сложная система оберегов и домашних магических ритуалов может помочь. А вдруг? Хуже-то не будет. Я знаю молодого предпринимателя, который в трудную для его бизнеса минуту выбросил за окно золотую цепь. Решил откупиться от злой судьбы. Дело было летом, пышная листва билась в окно. Поздней осенью дерево обнажилось. На голой ветке, на расстоянии вытянутой руки от форточки, висела золотая цепь. Предприниматель рассчитался с долгами и уехал к матери в деревню. Возможно, он что-то слышал о судьбе Поликрата.

Без жертвы никуда, языческое мировоззрение невозможно без института жертвоприношений. У нас осталась наша жертвенность. Простая благополучная семья живет «ради детей», это замкнутая система воспроизводства - старшие члены семьи как бы постоянно «жертвуют» собою ради младших.

Вот и наши Селенки сыграли свадьбу и застыли в выжидательном покое. Ждут внуков.

- Только боюсь, - говорит Машина матушка, - как бы не затянулось дело с маленьким. Ведь крестик-то Мария на свадьбу так и не надела. К добру ли это - в ЗАГС, и без крестика?

Судьба престижного поселка

Капитальный двухтомник «Наша Николина Гора», собравший воспоминания никологорцев о жизни в легендарном дачном поселке русского мира, доходчиво объясняет, почему было так хорошо и отчего стало так плохо, кто виноват и что делать.

А было действительно хорошо. В 20-е годы, когда кооператив работников науки и искусства, в то время называвшийся «Хуторок», поселился на высоком берегу реки Москвы, Николина Гора представляла собой нетронутый лес. Первые участки - их владельцами, вопреки расхожему заблуждению, были совсем не деятели культуры, а ученые, преимущественно медики - так вот, эти первые участки были огромными - по гектару. Николина Гора стала третьим местом, где пытался поселиться кооператив: из Барвихи новоселов выгнали тамошние крестьяне, осесть в Усово помешал - во всяком случае, так утверждается в книге - Сталин, не желавший странноватого полубогемного соседства. Николина Гора, к которой в то время не было даже моста, оказалась спасительным вариантом. Гигантские размеры своих изначальных участков старые никологорцы объясняют так: на гектаре с большей вероятностью найдется естественная полянка для дома, а вырубать под строительство лес тогда считалось делом стыдным, невозможным.

Постепенно поселок РАНИС становится знаменит. Сюда переезжают писатель Вересаев, композитор Шебалин, музыковед Ламм, поэт Безыменский, нарком Семашко, полярник Шмидт. Две выдающиеся певицы оставляют след в истории кооператива. Антонина Васильевна Нежданова по первому зову соседей готова исполнять на общественной веранде виртуозные рулады. Она объезжает с концертами все деревни Звенигородского уезда - поет охотно и с удовольствием, невзирая на погоду. Не такова оказалась Валерия Владимировна Барсова со своим мужем - «Барсиком». Петь за просто так не любила, в поселке не прижилась и в конце концов продала дачу Сергею Прокофьеву.

Первое серьезное испытание выпало на долю благословенного места в годы сталинских репрессий. Существует карта кооператива, на которой черным цветом вымараны участки репрессированных - это треть (!) поселка. Самая чудовищная история произошла с большевиком Серебряковым. Вышинскому настолько приглянулся участок Леонида Петровича на берегу реки, что он посадил владельца и ровно на следующий день забрал дачу себе. Для соседей Вышинского - Лидовых - эта история, напротив, оказалась спасительной. Когда репрессии коснулись их семьи, Вышинский, по-соседски, приказал: дачу не трогать. Эта информация шла настолько вразрез с общей идеологической установкой на Вышинского-палача, что в книгу не попала. Меж тем дачные истории - это всегда торжество компромиссов и полутонов. Даже и совершеннейших чудовищ дача может сделать человечнее. А некоторые глубоко порядочные люди именно в дачном быту проявляют себя как самые отъявленные свиньи.