Социализм был несовершенным, близоруким коммунизмом, который не мог полностью овладеть историей, а владел ей лишь отчасти, «как бы в смутном зеркале и гадательно». Но сама претензия на видение грядущего и управление им - отсюда, из прошлого - никуда не девалась.

Уровень этого управления сейчас трудно себе представить. Я хорошо помню, как на выпускном вечере мамы двух лучших наших учеников обсуждали, на какую пенсию выйдут их дети. На какую, повторяю, пенсию. Это анализировалось с точностью до рубля - приводились цифры надбавок за это и за то, рисовались схемы, сравнивались перспективы роста в разных областях. Они видели своих детей в тридцать, сорок, пятьдесят лет - и ничего их не смущало, разве что мелкие детали карьеры - предполагалось, что она будет академической…

Сейчас, когда меня пугают завтрашней неизвестностью и непредсказуемостью, я скорбно хихикаю - потому что помню, как может быть страшна известность и предсказуемость.

Поздний «совок», который я застал, был обществом без настоящего будущего. Не в том смысле, что оно было обречено на распад, как раз нет. Предполагалось, что эта музыка будет вечной - и все на это были, в общем, согласные.

Потому что «куды ж деваться с подводной лодки».

В результате, правда, красная подводная лодка утонула. Некоторые утонули вместе с ней, некоторые бежали, как с тонущего корабля, некоторые выплывали на своих плотиках. Это барахтанье продолжается до сих пор. Единство мнений по поводу «Родины» уже сломалось - или еще не наступило.

Сейчас много говорят о «праве на будущее». Довольно часто имеется в виду банальнейшее «право на самоопределение» - то есть на нормальную Родину.

- Это наша родина, - вздохнул дед, вылавливая из чашки с маринованными опятами скользкий, сопливый грибочек. - А не ИХНЯЯ же. ОНИ с нами чего хошь, то и сделают.

Пьяненький уже Японосельский склонился к деду и что-то сказал - тихо, вполголоса. Покосился. Потом вторично разглядел меня и неприятно улыбнулся - как можно улыбнуться слабому, но чем-то опасному существу.

- Вот оно, наше будущее, - фальшивым голосом сказал он, указуя на меня вилкой. - Когда-нибудь они… - он со значением замолчал и налил себе уже черт знает которую.

Я теперь понимаю, на что он надеялся и что имел в виду. Что мы, молодые, когда-нибудь подрастем и прогоним этих начальников, чтобы сели другие, лучше. Которые им все сделают, включая доступные загранпаспорта. А уж они украсят ее, нашу родину, золотом и алмазами, и звезды кинут к ее ногам.

Но тогда я не знал, что ответить, и не любил пьяных.

Я вылез из-за стола, буркнул «спасибо» и убежал гулять.

Латинизация всей страны

Россия окончательно съехала на латиноамериканский путь развития.

Даже в футбол заиграли лучше, но это ненадолго, как все хорошее.

Зато нищенское мотовство, легкость на передок, в кармане финский нож и песня «Акапулько-я-я-я-я» будут с нами всегда, до самого скончания века.

Темпераментами сходились и раньше. Нигде в мире, кроме нас, не знают актрису Лолиту Торрес. Нигде в мире, кроме нас, не видели фильма «Генералы песчаных карьеров». Нигде в мире слово «ламбада» не значило столько, сколько в России, - разом и «асса», и «аллилуйя», и «ночи, полные огня», и «коктейль „тройной оргазм“»; зимой 90-го Михалков предлагал сделать ее национальным гимном. Нигде в мире не тратят на лотереи, рулетки, одноруких бандитов и финансовые пирамиды столь весомой части национального дохода, как у нас и у них. Вера в чудо, сказку на палочке, бесплатное кино и пятьсот эскимо - совершенно бразильская. Каждый десятый сценарий, присылаемый в компанию «Амедиа», - про старика Хоттабыча: оторвал волосок - заказывай что хочешь. Каждый третий - про наследство, которого еще нет в природе, потому что все, кто может оставить наследство, еще живы и неплохо выглядят. Каждая вторая армянская девочка рвется переписывать «Братьев Карамазовых» на современный лад: шутка ли - дележ ничьих денег, оставшихся от покойного папаши. Кастро - по сю пору наш брат, хоть и старенький.

Полвека назад, в день его новогоднего триумфа, впервые сошлись, спелись, стакнулись две мировые окраины, две парии человечества, мнящие себя пупами земли. Незримый мост соединил полушария, и потекли по мосту деньги, микояны, боеголовки и мелиораторы в погонах. Чуть не кончилось большим бенцем. Русская жизнь обогатилась безответственным кличем «Патриа о муэрте!», песней «Гвантанамера», бодряческим «компаньерос» и пресноватым тростниковым сахаром. Евтушенко скакал до потолка и учил уличный испанский: «барбудос», «гусанос», «куба либре», «Гавана клаб». «Гринго». «Высокая Сьерра». Добрые мулаты, белые штаны.

«Человек- амфибия». Почти сразу же -«Родная кровь» с мелодией беглого пеона.

Лет через пятнадцать - ария Кончиты из «Юноны» и «Авось».

А любимый фильм советского народа «Есения»? Мексиканскую сагу про незаконнорожденную малютку, сданную во младенчестве дедом-канальей в цыганский табор, выросшую черноокой синьоритой с серьгами-кольцами и огнем во взоре и вскружившую голову черноусому кабальеро до полного отказа от кротких блондинок, посмотрело 91,5 миллиона человек - больше, чем любой «Экипаж» и «Москва слезам не верит». Той страны уже нет, поэтому рекорду стоять вечно. Это мрачная статистика, джентльмены. Больше всего русский народ любит не фильм «Бриллиантовая рука», не «Белое солнце пустыни», не «Титаник» и не «Властелина колец». Всего ему дороже черные глаза и губы сердечком, «люби меня, как я тебя». Шокировавший книжных бирюков мексиканский сериальный бум только сменил окраску и паспортные данные: две трети успешного отечественного «мыла» остается калькой с колумбийских, венесуэльских, аргентинских образцов. Дословно: солистку Исабель переименовывают в Катю, а продюсера дона Алонсо - в Максим Петровича, и в эфир. Единственный мотив, сказочно популярный там и неконвертируемый здесь, - игры в нетрадиционную ориентацию. Сюжеты о том, как все места в риэлти-шоу, кроме вакансии комического гея, заняты, и Хуанито в погоне за даровым миллионом приходится разыгрывать гомика на горе влюбленной Мануэле, приводят неразборчиво чувственную публику пятого континента в щенячий восторг, но на нашей уголовной родине оказываются мертвым непроходняком. Тамошний «гей» здесь зовется «пидором» - все прочие понятия сходятся. Ром-бабы, текиловый рассвет, мачизм, босанова. В семье плотника Хосе родился младенец Хесус. Там Мария - тут Мария.

Только с годами подтверждается тысячекратно обхихиканная истина, что надстройка определяется базисом. Как и большинство латиноамериканских режимов, Россия - сырьевая демократия с ограниченной ответственностью, и пребудет такой всегда, со всеми вытекающими.

Стопроцентно сырьевая экономика. Сносная капитализация секторов, обслуживающих добывающую отрасль (торговля, сервис, медиа, мода - на круг до трети населения); заплаточная нищета остальных двух третей, поставляющих обильные кадры в криминал и леворадикальные ультра. Постепенная атрофия государства - ибо с национальной традицией не платить за проезд (никогда, нигде! разжимать створки турникетов в метро, брать барьеры в электричках и автобусах, сопротивляться контролерам), плевать на налоги и правила движения, праздновать и сигналить ночи напролет формально демократический режим совладать не в состоянии. Это только либералам мнится, что намордник на масс-медиа - знак избыточности государства; было бы так, когда б он прилагался к сильной армии, полиции, суду и управлению.

Русская армия шесть лет на равных бодалась с крохотной Чечней.

Русская полиция промышляет умеренным, злостным и оголтелым грабежом, прямо на улицах разбитых фонарей.

Русский суд - унылая комнатенка с клеткой и гербом.

Дальше - качели вольницы и аракчеевщины. Сильная армия - путь Чили и Аргентины: ночные пропажи левых, пытки, безымянные могилы на обочинах шоссе. Слабая армия - путь Бразилии и Колумбии: поножовщина всех со всеми, уличный Бейрут, подспудный распад на суверенные бандократии и федеральная вроде как власть, запертая в Кремле.