не сбавляй обороты,

помоги оторваться

от проклятой охоты!

Просит голосом надобы

на конечной черте,

а машина и рада бы,

только силы не те.

Нагоняют, нагоняют, нагоняют, нагоня…

Вы прощайте, дорогие, оглянитесь на меня!

Грузовик по щиколки в грязи.

Волглая, бессмысленная воля.

Баба говорит: затормози.

Время останавливаться, что ли.

И на все четыре колеса

наступила сила тормозная.

Гул затих. И встали небеса

со звездой, которую не знаю.

И сама сошла она, как дура,

на колесный след.

Юбку, словно колокол, надуло,

ну а ветра - нет.

Платье деревенского пошива,

белое в цветы,

даже ночью выглядит паршиво,

а поди же ты -

в свете фар, надвинутых с дороги,

тем, кто нападал,

словно свечки, светят руки-ноги,

дыбится подол.

И тогда, на вечную разлуку

с жизнию жилой

высоко она поднимет руку

и платок - долой.

И - занялось.

От ее волос

встал свет, как сноп, и пошел по кругу.

И - в зелень, в синь,

куда ни кинь,

бенгальским огнем обдало округу.

Горим, горим

Огнем-белым.

Замелькали полосы,

как в занозах, в звездах.

Это же не волосы,

это воздух-воздух!

Половина неба в раскаленном белом,

половина мира начисто пропала.

И полей не стало. И машин не стало.

И в ушах стреляет, словно парабеллум.

Прочищаю окоем:

ходит воздух пушечный,

грузовик стоит на ем

маленький, игрушечный.

Дверь, как челюсть, отвалилась,

Нина села, как впервой,

и машина покатилась

по подушке пуховой.

(Как по маминому следу,

как по снежному двору

я на санках еду-еду

и не верю, что умру.)

- Гони, Толян, на белое!

- А я что делаю?!

В Москве, на Тверской,

есть одна кофейная.

Дама с Колею сидит

вся благоговейная.

Ничего не кушает,

очень много слушает.

- Коля, Коля, Николай,

ты уже поправился?

Кого хочешь, выбирай.

Может, кто понравился?

Ты сопровождающий

высшего разряда,

лучший из товарищей

нашего отряда.

Для тебя я потому

нарушаю правила -

по билету одному

пару переправила.

Гордись, оцени

широту начальства.

В порядке они,

больше не печалься.

И оба симпатичные,

но это мненье личное, -

а за то, что ты без спросу

упразднил ей приговор

тебе будет - кровь из носу -

в личном деле выговор.

Но это мера частная:

для общего отчета.

А так скажу - прекрасная,

прекрасная работа!

…Дождь идет, морося,

ветки не сгибаются,

Коля жрет лососяґ,

Глупо улыбается.

ВСЕ

Декабрь 2006; 26 июля - 1 августа 2008

Упрямая бедность Владимира Крупина

I.

Квартиру в писательском доме в тогдашнем проезде Художественного театра Крупины получили в 1986 году, когда Владимира Николаевича избрали секретарем правления Союза писателей СССР. Дом старый, двадцатых годов постройки, и в квартире, которая досталась Крупину, до войны жил поэт Джек Алтаузен, прославившийся, в частности, строчками: «Я предлагаю Минина расплавить, Пожарского. Зачем им пьедестал? Довольно нам двух лавочников славить, Октябрь их за прилавками застал». Крупин цитирует это стихотворение и говорит, что, вселившись, он сразу же позвал батюшку и освятил квартиру.

Крупин - очень набожный человек. Когда я сказал ему о чем-то - «Черт его знает», - он перекрестился и попросил меня в его доме так не выражаться: «Лучше уж сказать „Хрен его знает“ или еще как-нибудь, чтобы враг нашего спасения не радовался. А то ведь самый маленький бесенок самым маленьким коготком может перевернуть вселенную. Не призывайте бесов».

Сделать набожному человеку комплимент очень просто. Достаточно сказать ему, что о нем давно ничего не слышно, что его книг нет в магазинах, а сам он уже лет двадцать как не выступает по телевизору. «Я как раз этого и добивался, - говорит Крупин. - Мне кажется, что чем человек значительнее, тем он незаметнее, а мне очень хочется быть значительным. Зайдите в книжный магазин - кто там торчит? Маринина, Быков да Донцова. Мне среди них делать нечего. Да и спасение наше совершается не в толпе, не на трибуне, а в одиночестве. Поэтому я принципиально не принимаю литературных премий - еще с 1989 года, когда мне присудили премию имени Льва Толстого, а я не смог ее взять, потому что разделяю мнение святого Иоанна Кронштадтского о Толстом. Раньше было сложно отказываться, но потом привыкли, перестали давать».

Сегодня Владимир Крупин - может быть, самый забытый из популярных писателей позднего СССР, и даже трудно понять, куда и каким образом исчезла та слава, которая сопутствовала ему двадцать-тридцать лет назад. Написанную в 1981 году повесть «Сороковой день» («Я никогда не считал ее художественной прозой, это забытый жанр эпистолярного романа»; в подцензурном советском издании повесть так и называлась - «Тринадцать писем») опубликовали на Западе и читали по «Немецкой волне», называя при этом автора «самым смелым из трусливого поколения», что, впрочем, никак не повлияло на взаимную лояльность писателя и советской власти.

- Это логично, и я даже не считаю, что пережил какое-то перерождение - и будучи членом КПСС, и воцерковившись, я всегда оставался одним и тем же человеком. Дело в том, что даже самая советская литература, которая славила тогдашнюю идеологию - даже она была нравственной. Своего членства в партии я не стыжусь и не считаю свою партийность противоречащей христианству. Свою общественную позицию я всегда выражал не на кухне, а на трибуне. Всегда говорил то, что думал, - и с женой, и в кругу друзей, и на каких-то собраниях, и в печати. Для меня всегда диссидентство было неприемлемым. Вот литераторы типа Приставкина, объединение «Апрель» - они всегда говорили: мол, как только нам можно будет говорить без цензуры, так мы уж скажем такое, что мир вздрогнет. И что они сказали? Да ничего. Пошла похабщина, пошла порнография, пошла литература этих приговых да сорокиных. Но это все скоро провалится в черную дыру, вот увидите. В России сначала надо умереть, а потом подождать лет пятнадцать, чтобы понять, кем в действительности был писатель. О Пушкине в последние годы его жизни говорили, что он исписался, жена родная писала ему: «Саша, ты исписался!» Время показало, кто исписался, а кто нет.

«Время покажет» - это, пожалуй, единственное сколько-нибудь весомое утешение для писателя Крупина сегодня. Литературные занятия заработка не приносят совсем, журнал «Благодатный огонь», главным редактором которого он работал последние несколько лет, закрылся, и теперь единственный источник доходов для семейного бюджета - зарплата жены. Надежда Крупина работает главным редактором журнала «Литература в школе».

- Если бы не жена, я бы по миру пошел. Да и у нее в журнале все не слава Богу - школе литература уже не нужна, с этими ЕГЭ скоро все превратятся в англоговорящих роботов. Тираж журнала падает, денег нет, и для меня это горько не как для человека, который живет за счет жены, а как для гражданина и для писателя.

Последняя книга Крупина - путеводитель по Афону - написана им по заказу какого-то православного коммерсанта, оплатившего командировку и типографские расходы.