Мама плачет. Лебединец Яков Тимофеевич не скрывает своего удовольствия - наконец-то избавлюсь от возмутителя спокойствия. Этот человек, участник ВОВ, пришел с фронта с простреленной кистью руки. Выбрали его секретарем партийной организации участка. Малограмотный (если не сказать безграмотный). Дали должность начальника лесопилки, где работало около 30 человек. В его обязанности как парторга входило умасливать елейными речами вербованных девушек, прибывших на торфоразработки. С ним у меня сразу же сложились трудные отношения. Так как я работал освобожденным секретарем избиркома, мне обязаны были проводить среднезаработную плату за все дни работы. Каково же было мое удивление, когда, получив расчетный листок, я увидел в нем одни нули. В ОКСе (отделе капитального строительства), куда входила наша лесопилка, я все выяснил и получил причитающиеся мне деньги. Просматривая наряды на всех рабочих, я обнаружил много нарушений. Но самое главное - будучи неграмотным, Лебединец держал одну девушку нормировщицей, тогда как на лесопилке этой штатной единицы предусмотрено не было. Все наряды оформлялись в ОКСе. У этой же девушки всегда зарплата была выше всех, были дополнительные 300 гр. хлеба, а в нарядах она проводила себе погрузку и разгрузку пиломатериала, изготовление дранки и тому подобное (чем никогда в действительности не занималась). На одном из собраний я поднял этот вопрос (в то время на это надо было иметь мужество). Рабочие единогласно поддержали меня, и «нормировщицу» уволили. Представьте себе, какой зуб Лебединец должен был иметь на меня. А тут приспел случай с милицией. Он просто ликовал. А напрасно, как вы увидите ниже.
Итак, к 10 часам мне надлежало явиться в милицию. Я был очень спокоен, к утреннему поезду вышел пораньше, предварительно срезав штамп с подошвы ботинка. Меня сразу же окружили ребята - кто с сочувствием, кто с советами, некоторые беззлобно шутили: «А сухари где?» - «Из еловых шишек, что ли сушить?» - ответил я. Меня тревожила мама, которая стояла в сторонке и рукавом кофты утирала слезы.
Наш поезд, «кукушка», ползет до Электрогорска полтора часа. Приехали. Ребята разбежались по своим делам. Я заранее продумал весь диалог с начальником отделения милиции. Все отрицать. Никаких улик. Каша съедена, селедочные хвосты выброшены. Но произошел случай, перечеркнувший все мои планы.
Был прекрасный солнечный день. Я шел от торфяной станции мимо электростанции, выбрасывающей из своих четырех труб тонны шлака, который покрывал крыши домов, деревья и дороги. Мой путь в милицию лежал через центр. Центр - это несколько магазинчиков, столовая, обувная мастерская и небольшие навесы над рядами прилавков, где торговали разной снедью местные и приезжие старушки. Лениво ходило несколько покупателей. И вдруг мой взор вырвал из всей толпы изможденного старика, ползущего на четвереньках по усыпанной шлаком тропинке. Его руки были синими, как у штамповщиков в литейном цеху. Лицо его напоминало лицо клоуна в гриме (он, видимо, руками смахивал пот и слезы, лившиеся по его впалым морщинистым щекам). Видны были только зубы и скорбные-скорбные глаза. Вдоль тропинки, по которой он полз, сразу же образовался коридор из зевак. Раздались голоса: «Старый, а напился! Как не стыдно!». Но я понял, что он не пьян. Не мог пьяный человек проползти метров 40 и не свалиться набок. Я растолкал около навеса наиболее ретивых, давая ему свободу подползти к стойке. Он подполз, поднялся по столбу и только тогда сказал, вернее не сказал, а выдохнул: «Я не пьян, я голоден» - и смахнул набежавшую слезу шершавой грязной рукой. Сердобольные старушки и покупатели, как бы извиняясь перед ним, стали предлагать ему кто огурцы, кто стакан молока, кусок хлеба, печенья. Старик ел, не успевая благодарить, и рассовывал излишки за пазуху и по карманам. Он знал цену голода и хотел наесться на всю жизнь.
Во мне при виде этой картины что-то оборвалось! Мне вспомнились люди, прожигающие жизнь в ресторанах, стравливающие картошку своим свиньям, набивающие чулки деньгами. На время я забыл, зачем я здесь. Потом, отбросив все заготовленное заранее, я смело зашагал в отделение милиции, взяв за основу своей защиты эпизод со стариком.
Встретил меня капитан Дергачев Василий Иванович. Вежливо (редкий случай) вышел из-за стола. Поздоровался, не преминув спросить: «Кузнецов? С Красного Угла?» - «Он самый, вы угадали». Он предложил мне сесть, пододвинув стул около массивного стола. На столе лежала всего одна папка, вернее скоросшиватель. На нем было выведено: «Дело Кузнецова Ивана Ивановича, участок Красный Угол». Я был совершенно спокоен. Если уж меня сажать, то надо всю соцсистему превращать в лагерь заключенных. Все воровали, лгали, обманывали, тащили все, что можно утащить. «Ну что, рассказывай, как было дело», - обратился ко мне капитан (как я потом понял, он и был начальником отделения). «Товарищ капитан, прежде чем начинать допрос, я попросил бы вас обменяться своими биографиями». Лицо капитана озарилось какой-то доверительной улыбкой. Я понял, что передо мной весьма великодушный человек, и искренне удивился, как такой может служить в милиции, через которую проходят все негативные явления нашей жизни. «Ну что ж, давай. Кто начнет?» «Мне все равно» - ответил я. «Начинай свою историю», - капитан закурил сигарету.
Я начал со старика, ползущего к рынку. Потом рассказал о трудностях своего детства и юности. А в конце ошарашил его своим полным признанием, что да - я печатал эти немыслимые талоны, но не для того, чтобы разбогатеть, а затем, чтобы хотя бы раз почувствовать утоление голода. Василий Иванович (так я его буду теперь называть) встал из-за стола, опять закурил, прошелся по кабинету, и, остановившись передо мной, начал рассказывать о своей нелегкой жизни. Родители погибли в гражданскую, детский дом, школа, война и, наконец, работа. Вышло так, что мы оба хлебнули немало горюшка. В конце беседы (довольно продолжительной) он взял со стола папку-скоросшиватель, при мне порвал его на четыре части и бросил в голландскую печку. «Нет никакого дела, а есть жизнь, и живи по совести - а совесть, как я понял, у тебя есть». Так закончился наш душевный разговор с капитаном милиции Дергачевым Василием Ивановичем.
Перед уходом я рассказал ему, в каких стесненных условиях мы живем у дяди - пятеро в комнате в 9 кв. м. А на землянку, которую мы с братом начали делать, нет ни материала, ни денег для его покупки. Василий Иванович подошел к столу, вырвал из ученической тетради лист бумаги и размашистым подчерком что-то написал. Свернул конверт-треугольник и на нем написал адрес: «Лебединцу Я. Т.» - «Передашь Лебединцу» - сказал он, передавая мне письмо. Мы распрощались, как давно знающие друг друга люди. Я вышел от него в прекрасном настроении. Я встретил доброго, замечательного человека. Он хорошо разбирался в сложившейся ситуации, и в своей работе поступал не как велит закон, а как подскажет доброе сердце. Он был одним из добрейших людей, я знал, что долго он не продержится на этой работе. И действительно, вскоре, по собственному желанию, он перешел работать директором в ремесленное училище № 19.
Я спрыгнул на ходу с «кукушки» у стрелки, отводящей путь на нашу лесопилку. Прошел покосившиеся ворота, иду по узкоколейке и вижу - мне навстречу идет сам! - Лебединец. Лицо его выражало полное недоумение. Он, видимо, полагал, что я уже никогда не вернусь из милиции, как не вернулся мой отец в октябре 1941 года (тоже вызванный в милицию). Подавляя свое негодование, он поздоровался со мной и даже спросил: «Ну как твои дела?». В ответ я подал ему письмо - маленький треугольник. Содержание его я знал уже наизусть. Там было следующее: «Яков Тимофеевич! Выдайте Кузнецову Ивану Ивановичу строительного горбыля на постройку землянки в количестве четырех кубометров. Выдать за счет предприятия». И подпись: «Дергачев». Увидев все это, его глаза стали почему-то квадратными. Пересилив свою ненависть, он произнес: «Ну что ж, отбирай».
Мужики, друзья по работе, помогли мне отобрать добротный горбыль и бросили в тележку штук 20 обрезных досок «сороковки» (на полы). Так мы с Григорием закончили строительство землянки. Она получилась на диво хорошей. На метр мы утопили ее в землю и на полтора метра она возвышалась над землей. Конечно, как и подобает, проложили гидроизоляцию из рубероида. Позднее соседи назвали ее, смеха ради, Зимним дворцом. Всю площадь землянки мы поделили на комнату 14 кв. м. и прихожую 3 кв. м. По всем правилам сложили из кирпичей двухконфорочную плиту, сделали две двуспальные кровати, смастерили стол. Изнутри стены обшили 3-х мм фанерой и покрасили в небесный цвет, включили свет, который заполнил не только наш маленький домик, но и проник в наши исстрадавшиеся души, отчего стало радостно и тепло. Наконец-то мы приобрели свой дом, наконец-то разгрузили комнату дяди Семена - добрейшего человека, даже намеком не упрекнувшего нас за все прожитые у него месяцы. У нас свой дом, своя крыша над головой, есть куда придти укрыться от непогоды. Это счастье - иметь свой угол.
