Вечером у меня обедали Трепов, граф Толстой, директор Эрмитажа, мой испанский друг маркиз Вилласинда и около двадцати обычных гостей.

Я расспрашивал Трепова о мерах, которые правительство собирается принять для снабжения Петербурга продовольствием, без которого положение скоро рискует ухудшиться. В его ответах не было ничего успокоительного.

Но когда я вернулся к моим гостям, то не нашел следов беспокойства ни на лицах, ни в разговорах. Говорили больше всего о вечере, который супруга князя Леона Радзивилла устраивает в воскресенье. Вечер обещал быть многолюдным, ослепительным, там, надеялись, будет музыка и танцы.

Трепов и я посмотрели друг на друга. Одна и та же фраза пришла нам на уста: «Странный момент нашли для устройства празднества!»

А гости обменивались мнениями о танцовщицах Мариинского театра, говорили о том, что пальму первенства следует отдать Павловой, Кшесинской, Карсавиной…

В воздухе столицы чувствуется восстание; несмотря на это, император, проведший только что два месяца в Царском Селе, выехал сегодня вечером в Ставку.

… Волнения в промышленных районах приняли сегодня утром резкую форму. Многие иностранцы - французы, американцы, англичане - все, кто владел имуществом, собрали свои капиталы. Россия осталась без капиталов, что явно приведет к очень тяжелым последствиям.

Проходил сегодня по Выборгской стороне, она всегда славилась тем, что рано утром здесь разносился приятный и восхитительный аромат французских булок и русских коржей. Многие булочные сегодня ночью здесь и на Васильевском острове были разграблены. В нескольких местах казаки атаковали толпу и убили несколько рабочих.

Я понял, что гигант скоро умрет. Прискорбно, но что ждет эту великую и непредсказуемую страну?!

Революция глазами актрисы

Актриса Валентина Ивановна Мотылева, имя которой то и дело встречается на страницах пореволюционной и старой эмигрантской печати, была в 1920-е - 30-е годы хорошо известна публике и своей игрой в главных русских постановках на подмостках Парижа, и тем, что была женой прославленного художника Юрия Анненкова.

Мотылева родилась в 1893 году в Москве и прожила здесь безвыездно почти 30 лет. Семья была взглядов либеральных, политика никого из домашних не захватывала. Ко времени появления большевиков Валентина Ивановна имела уже изрядный сценический опыт: играла в постановках Федора Комиссаржевского, в полулюбительских антрепризах молодежного театра, а с начала 20-х - у Сергея Радлова в петроградском Театре народной комедии. Здесь она и познакомилась с будущим мужем.

Жизни в эмиграции Мотылева в этом интервью не касается. Историк Алексей Малышев, записавший беседу с актрисой в 1965 году в ее парижской квартире (точнее, в квартире, оставленной ей ушедшим от нее Анненковым), ограничил свои вопросы российской частью ее судьбы. Поэтому будет нелишним сказать несколько слов о деятельности Валентины Ивановны за границей.

Как большинство актеров-эмигрантов, постоянной работы она найти не смогла, поскольку постоянного русского театра в Париже не было. Но она была занята во многих громких спектаклях 20-х - 40-х годов. Играла в антрепризе Евгении Скокан (в театре «Альберт I»), где ставились «Певец своей печали» Осипа Дымова, «Эмигрант Бунчук» Всеволода Хомицкого, «Чудак» Александра Афиногенова, «Чужой ребенок» Василия Шкваркина, «Квадратура круга» Валентина Катаева (половина репертуара, как видим, - советская).

В 1938 году, когда на сцене Русского театра Юрий Анненков ставил набоковское «Событие», Мотылевой досталась важная роль Антонины Опаяшиной. В авторской ремарке Набоков, словно предвидя Валентину Ивановну в этой роли, описывает героиню так: «Это аккуратная, даже несколько чопорная женщина, с лорнетом, сладковато-рассеянная». Очень похоже.

В годы гитлеровской оккупации Анненков и Мотылева оставались в Париже. Он работал в кино, «одевая кинозвезд» (как впоследствии будет названа его мемуарная книга), она играла на подмостках «Театра русской драмы», созданного осенью 1943 года (председатель художественного совета - Сергей Лифарь). Первым спектаклем театра стала никогда не ставившаяся комедия Грибоедова «Замужняя невеста», оригинально доработанная и прямо-таки инкрустированная находками Николая Евреинова. На следующий год под немцами были поставлены «Цена жизни» Владимира Немировича-Данченко и «Меблированные комнаты Королева» - дореволюционный еще фарс С. Урайского.

После войны Мотылева много болела, десять лет провела в кресле-каталке в анненковской квартире, увешанной живописью из прежней жизни, радушно принимала гостей.

Скончалась Валентина Ивановна 2 июля 1978 года и похоронена на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

- У меня было три старших брата. В 1906 году я поступила сразу в третий класс гимназии. Появились новые подруги, новые занятия, началась новая, более самостоятельная жизнь, в которую события внешнего мира не входили вовсе, точно мы жили в некотором царстве, некоем государстве. Кончила я гимназию в 1912 году.

В июле 14-го года внезапно вспыхнула германская война. Москва как-то сразу наполнилась солдатами в бурых шинелях и щеголеватыми офицерами. И те, и другие ждали отправки на фронт. Толпы москвичей с цветами и флагами провожали их на вокзале. Волна патриотизма охватила Москву и всю Россию. И, выйдя из берегов, перешла всякое чувство меры: запрещена была музыка немецких композиторов, из театров изъяты все пьесы немецких авторов, из музеев вытащены картины немецких мастеров. Немецкие товары подвергались бойкоту так же, как и немецкий язык. Началась форменная вакханалия. Громили немецкие магазины из чувства высокого патриотизма, а предприимчивые граждане растаскивали и под шумок продавали своим знакомым украденные вещи по сходной цене. Патриотизм не знал уже более никакого удержу. Недаром говорится в известной пословице: «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет». В данном случае пословица била не в бровь, а в глаз. Так называемые патриоты, забравшись однажды в магазин роялей знаменитой старой немецкой фирмы Юлия Генриховича Циммермана, изрубили на куски все рояли, находившиеся в магазине. Не довольствуясь этим, они ворвались во все отделения фирмы на других этажах и стали бросать на улицу один за другим все рояли, находившиеся на складах. Рояли падали на мостовую и разбивались в щепки - к удовольствию толпы, стоявшей на противоположном тротуаре. Словом, получился абсурд и безобразие.

Помню, как-то летом я видела, как на Кузнецком мосту громили немецкий магазин пуховых изделий. Из распоротых подушек и перин летел пух, заполняя воздух как бы хлопьями снега. Тротуары были покрыты густым слоем снежного пуха, а вокруг зеваки, сами покрытые пухом с ног до головы, смеялись и подбадривали зачинщиков. Мне стало противно, и я ушла.

Однако к чести населения надо сказать, что объявились и настоящие патриоты. Жертвовались огромные суммы на нужды войны, устраивались концерты и спектакли с участием знаменитостей, делающих сборы на подарки солдатам. Частные лица открывали за свой счет лазареты, делались уличные сборы, приносившие большие суммы денег.

На офицеров и солдат девушки смотрели с обожанием, и когда появились первые раненые, эти девушки самоотверженно отдавали свои силы на уход за героями. В число самоотверженных девушек попала и я, поступив в частный лазарет купеческой вдовы Подушкиной. К сожалению, первый контакт с ранеными оказался для меня и последним: выяснилось, что я не могла переносить вида крови, а раскрытые раны вызывали во мне физическую тошноту. Мне предложили работу по хозяйственной части, но эта работа меня мало привлекала, тем более что в нашем лазарете оказалось 18 добровольных сестер на 20 раненых. Я подумала, подумала и покинула госпожу Подушкину. Тогда я решила пока что поступить в театральную студию для профессиональной подготовки. Театр с ранней юности был моей заветной мечтою. Я пошла к известному режиссеру Федору Федоровичу Комиссаржевскому и после экзамена сразу же была зачислена в труппу его учеников.