А почему священника? Ну, вот однажды был такой случай. Один из моих заочников - Жилин, старший лейтенант - как раз перед сессией получил капитана. И позвал меня праздновать. Я вообще был большим противником того, чтобы пить со студентами, но тут такой случай. Пошли в Домжур, слегка выпили. Расходились за полночь, метро уже не работало, мне ехать домой на Ломоносовский, а все такси почему-то направляются в сторону общежития Литинститута. Пришлось ехать. А там заочники собрались, и все с самогоном, и уже у меня на коленях сидит девица, то ли студентка, то ли просто какая-то приходящая. И я сам не понимаю, что со мной происходит. И тут открывается дверь, и в дверном проеме силуэт Рубцова. «Егор Александрович, неужели и вы?» Я взмолился: «Коля, забери меня отсюда», - и он повез меня домой. Я оставил его у себя ночевать, а уже светает, я сижу у открытого окна и думаю: Бог ты мой, как же это так все получилось-то. Заходит Коля. «Егор Александрович, пожалуйста, ложитесь и не переживайте. Ничего же страшного не случилось, так зачем вам переживать». И мне сразу так легко стало, я лег на диван и заснул. Выспались оба, утром кофе выпили и пошли купаться на Москву-реку, хорошо было.

А в семидесятом году в Архангельске был пленум Союза писателей РСФСР, на котором еще Сергея Михалкова избрали первым секретарем. Там хорошая компания подобралась, и среди прочих была Нина Петровна Жильцова, инструктор ЦК, курировавшая российский союз. Как-то заходим мы с ней в фойе гостиницы, навстречу Коля. И уж не знаю, что там у него произошло, только он как закричит на всю гостиницу: «Уберите эту бл*дь от Егора Исаева!» Скандал, конечно. Меня Михалков к себе вызывает: «Е-е-егор, что б-б-будем делать?» Понятно, что за такое из союза исключать надо, но мы же его все так любили. В общем, иду я к Николаю и говорю: «Знаешь, Коля, нехорошо это все. Не потому, что она из ЦК, а просто потому, что женщина, нехорошо». И договорились мы, что когда все участники пленума будут в сборе, он как-нибудь ненавязчиво перед ней извинится.

И вот момент настал, Жильцова выходит из машины, и Рубцов ей кричит: «Нина Петровна!» Она, надо отдать ей должное, ласково так ему в ответ: «Что, Коля?» И он, как котенок, жалобно: «Ну простите меня!» И тут она так по-бабьи ему: «Ну за что же ты меня так, Николай?!» Ответа уже не требовалось. Конечно, никто Колю из союза исключать не стал.

Егор Исаев - безусловно, уникальное явление в литературе. Нечитаемый поэт с миллионными тиражами. Не воевавший фронтовик. Проживший 60 лет в Москве крестьянин. Выдумка, фантом. Политтехнологический продукт в чистом виде. Мифологический, в сущности, персонаж.

И при этом живой, восьмидесятидвухлетний, очень хороший человек. Так бывает.

Юрий Черниченко о преданной революции

Самого первого фермера в своей жизни я увидела в 90-м году в селе под Котласом. Звали его Ян Робевский (польская кровь); личный конфликт с деревней (у каждого фермера всегда есть личный конфликт с деревней) начался с теплого ватерклозета на втором этаже нового дома. Нововведение потрясло село. Настолько, что дети прибегали слушать звук спускаемой воды. Вот честное слово: детишки, задравши головы, стояли возле дома, как возле Театра кукол Образцова, и часами дожидались волнующего звука. И разбегались с диким визгом. Но, конечно, кроме клозета у Робевского был еще кабинет, а на стене кабинета висел портрет Юрия Дмитриевича Черниченко. «Ты послушай, что он пишет, - говорил Ян, - что пишет!» И, зажмурившись, цитировал: «Председатель колхоза прост, как „Правда“»; «Доить нужно корову, а не голову крупного рогатого скота».

Я знаю, что в этой скромной истории уже сконцентрировано все то, что так мучает в Черниченко его оппонентов, в чем его принято обвинять: преувеличение дикости русской деревни, безмерное преувеличение роли и возможностей фермерского движения, много раз помянутая фермерская «гордыня»; я знаю, что она может только раздражать. Но ведь Юрий Дмитриевич Черниченко и является великим раздражителем.

- Носишь-носишь второй десяток лет фанерку на шее: «Он развалил колхозы», - говорит Юрий Дмитриевич, - слышишь от Стародубцева тульского «Ну, как работается на Пентагон?», читаешь в творениях министра сельского хозяйства Гордеева А. В., что фермеры - откат на сто лет назад, и не заметишь, как мысли черные к тебе придут.

Знал и знает русское сельское хозяйство Юрий Дмитриевич, как немногие: двадцать лет очеркист-аграрник - от газеты «Советская Молдавия» до «Правды». Пятнадцать лет - ведущий программы «Сельский час». Пятнадцать книг. Потом, конечно, народный депутат ССС- (1989-1991), член Межрегиональной депутатской группы; секретарь Союза писателей Москвы, депутат Совета Федерации РФ первого созыва (1993-1995), член комитета по аграрной политике; председатель Крестьянской партии России (с 1991 года).

Но это, так сказать, блестящая, городская сторона карьеры. Были, между тем, шесть лет на целине, квалификация тракториста широкого профиля, оператора машинного доения, стригаля овец по новозеландскому способу - это, как говорит Юрий Дмитриевич, когда меринос должен был сидеть на заду, как дворняга.

Был еще и дед, белгородский садовод Максим Васильевич, умерший от голода зимой 1933 года на «черноземах Ворсклы, от века не знавших - в силу высокого плодородия - голодных смертей».

- А я, - говорит Юрий Дмитриевич, - в четыре года (значит, в том же 1933 году) мог быть украден и сварен на холодец в кубанской станице Пашковской, где отец работал агрономом.

Нынче, разумеется, очень не модно иметь жесткий взгляд на необустройство России, волноваться же вообще не гламурно. А Юрий Дмитриевич очень жестко судит и сильно волнуется.

Вот что он говорит.

- Такой внеаграрности мышления давно в России не было. Возможно, не было никогда. Этим летом предпринял я путешествие по храмам дружбы - Пушкинские Горы, Изборск, Псков. Ошую и одесную дорожного полотна, на полях, - выше человеческого роста сорняк, борщевник. Таких исполинских зарослей, наверное, не было при варягах, при Батые. За всю тысячелетнюю историю России такого разгрома сельского хозяйства не было. Из оборота выпали тридцать миллионов гектаров пашни - почти столько, сколько было поднято целины всем ССС- в пятидесятыее годы, столько же, сколько весь пахотный клин Украины. Вся политика министерства сельского хозяйства - как таки не дать крестьянину земли. И не дали. А теперь есть ли кому ее брать?

Полвека слежу за колхозным строем. Его нужно было зарыть и попрощаться с ним; но ведь не попрощались, не нашлось человека, который взял бы на себя такую ответственность. Более того, в последние несколько лет были приложены немалые усилия к тому, чтобы сельскохозяйственная Россия стала страной гигантских агрохолдингов. Хозяин Магнитки Федор Иванович Клюка взял на свое попечение сто двадцать четыре селения и сто пятьдесят семь тысяч гектаров засева в Белгородской области. Это что-то вроде того, как раньше завод патронировал колхозу, только масштабы пантагрюэлевские. «Я не такой свихнутый, чтоб не нашел применения своим деньгам, - нашел бы!» - говорил Федор Иванович, входя в сельский бизнес. И кто возразит ему? Я горжусь, кстати, что отговорил господина Клюку от его прекрасных планов - в публичной дискуссии. Не сразу, но он отказался в итоге от этих земель.

- А как вы отговорили?

- Я напомнил ему, что он получает земельные паи сорока тысяч колхозников, что любой вид кооперации (а слышались чудесные уверения, что агрохолдинг - по сути дела чаяновская, кондратьевская кооперация на современном, механизированном, более масштабном уровне) невозможен без сложения собственностей. Пусть даже на микроуровне личных усадеб - но не гипотетических земельных паев. У крестьянина, торжественно вошедшего в агрохолдинг, ничего нет кроме рук. Он обобранец, он опять на барщине. А обобранец должен выживать и чем-то жить, поэтому он не работник, он пьяница и вор по определению.