— Помойтесь немного, — тихо сказал ему Алан, — ведь Владычица всегда желает, чтобы мы предстояли перед ней чистыми.

Он не был уверен, что священник услышал, поэтому стал одеваться. Стражники приблизились, собираясь отконвоировать их обратно.

— Ты прав, — откликнулся вдруг Агиус. Он снял рясу. Под ней, прямо на голом теле, он носил грубую рубаху из конского волоса. Нога, которую укусил Тоска, распухла и покраснела. Не успел Алан что-либо сказать, как он снял рубашку. Юноша от удивления вскрикнул. Даже стражники зашептались в ужасе и благоговении.

Грубая одежда так натерла кожу священника, что та кровоточила и местами гноилась.

— Разве не больно? — прошептал Алан, почувствовав боль в спине и груди.

Агиус лег и вытянулся на земле.

— Я заслуживаю гораздо худшего. Я предал одного человека ради другого — только затем, чтобы самому быть преданным. Боже, я ведь только хотел спасти ребенка!

— Но разве не спасли?

— От чего? Она все еще во власти Сабелы. Я не смог даже вернуть девочку в безопасное место, в замок матери или ко двору короля. Молю Господа, чтобы тот как можно скорей узнал об этих делах и покарал их. — Он говорил медленно, как бы смакуя слова. — Королевский гнев страшен. Ты, Владычица, будешь судить меня строго, как я того и заслуживаю. Я клялся оставить мир и всего себя посвятить Тебе, и вот мир настиг меня и не избавляет от своих тягот. Прости мне грехи! Позволь вере в Твоего Сына возродить мир в моем сердце!

Он снова стал читать молитвы. Стражники, выслушав речь, о чем-то перешептывались. Алан почему-то вспомнил о жалком создании — страдающем гуивре , существе, злой волей людей заключенном в клетке.

Собаки подошли ближе, обнюхивая распростертое тело Агиуса. Тот никак не реагировал. А может, надеялся, что они разорвут его в клочья и покончат со всем этим. Но Тоска вместо этого стал вылизывать его больную ногу, а Ярость занялась язвами на спине. Агиус тихо плакал. Алан склонился над ним, бормоча слова утешения, как маленькому ребенку.

Наконец Агиус разрешил Алану помочь ему дойти до воды.

Этой ночью священник не взял в рот ни крошки, и весь следующий день, когда войско принцессы двигалось, оставив Отун позади, он голодал. Только вечером он съел немного черствого хлеба, которым побрезговал бы и нищий.

Слухи о его поведении дошли до Антонии. Она отозвала Алана в сторону и ласково поблагодарила за заботу о священнике:

— Хоть он и проповедует ересь, я надеюсь все же привести его в чувство и вернуть в лоно церкви.

Но, судя по молчанию Агиуса и его остановившемуся взгляду, он задумал что-то страшное. Он молился даже во время переходов. На каждой остановке вокруг него собиралась толпа любопытных, чтобы послушать рассказ о чудесном откровении Сына, блаженного Дайсана, своей смертью искупившего людские грехи.

— Остановимся здесь, — распорядилась Росвита, когда заметила большое бревно, на котором, как на скамье, можно было отдохнуть, как раз там, где дорога выводила их из тенистого леса. Отсюда, с вершины холма, виднелась долина, простиравшаяся внизу. Бревенчатые строения Херсфордского монастыря, большое поместье и несколько деревушек, разбросанных вдоль реки Херс.

Сначала она подумала, что вельможа такого ранга, как Гельмут Виллам, откажется от подобного сиденья, но когда она села сама, тот, передав поводья сыну, присел рядом.

Ветер доносил до них высокие звуки охотничьего рога. В роще на противоположном склоне шла королевская охота. Если бы не деревья, можно было бы увидеть флаги. : Белый с изображением красного орла принадлежал герцогине Лютгарде из Фесса, прибывшей вчера в Херсфордский монастырь. Херсфорд лежал на границе Саонии и Фесса, а традиция предписывала, чтобы маркграф, земли которого проезжает король, сопровождал сюзерена на всем его пути через свое владение. Лютгарда была еще очень молода и, возможно, поэтому легкомысленно относилась к соблюдению неписаных законов.

— Жаль, маркграф, что вы пропустили охоту, — сказала Росвита Гельмуту. Добром ли кончатся интриги, которые плетутся сейчас вокруг короля, или все же принесут беду?

Виллам кашлянул, боясь, как бы Росвита не заметила, что он запыхался, поднимаясь на холм. Поскольку та отказалась от предложенной лошади, он всю дорогу вел своего коня под уздцы.

— Все мы охотимся. Разве что жертвы у нас разные.

— Вы в самом деле думаете, король знает, что делает? И хочет предпочесть незаконного сына законным?

Виллам улыбался едва заметно и иронично.

— Не мне об этом судить. Если его величество вопреки всем обычаям объявит Сангланта наследником, никто не скажет, что это решение было мне безразлично.

— Почему? — спросила она, удивляясь тому, что так прямо говорит о том, о чем обычно шептались по углам: что он попустительствовал своей дочери, Валтарии, когда та пыталась женить на себе принца, забеременела от Сангланта и вышла замуж за другого человека.

Гельмут только улыбался. Сын его, Бертольд, стоявший достаточно близко, чтобы слышать беседу, тихонько фыркнул. «Стоит запомнить на будущее, — подумала Росвита, — что юноша, помимо физической силы, унаследовал от отца иронический склад ума и неисчерпаемый запас добродушия».

— Я думаю, — вдруг сказал Виллам, — что король должен жениться снова. Королева София опочила в Покоях Света почти два года тому назад. Король — человек крепкой воли, но даже такому человеку всегда полезно иметь рядом с собой женщину, не уступающую духом и происхождением.

Она снова бросила взгляд на Бертольда, пытавшегося сдержать улыбку. Ибо Гельмут среди всех великих маркграфов был известен не чем-нибудь, а своей слабостью к женщинам, и приятно было знать, что дети хоть и осуждают его слабость, но все же снисходительны к отцу. Она вздохнула. Теперь с этим королевским поручением она все больше и больше втягивалась в мирские дела, в интриги, оплетавшие двор. Это не радовало. Хотя бы потому, что отвлекало от работы над «Историей».

— Если он соберется жениться, ему придется хорошо подумать, — сказала она, безропотно подчиняясь необходимости поддерживать разговор на эту тему.

— Не «если», а «когда». Генрих слишком умен, чтобы оставаться неженатым, и когда представится выгодная партия, уверен, он воспользуется случаем. — Гельмут запустил ладонь в седую бороду. На лице герцога все еще была добродушная улыбка, но он явно что-то скрывал. Это чувствовалось особенно сильно, когда Виллам, замолчав на минуту, стал сосредоточенно вглядываться в глубь леса, где шла королевская охота. — Он такой же человек, как все. За одним исключением: у него уже есть один незаконный сын, и плодить новых ему не хочется. Никто не придерется к его добродетелям…

— И справедливо, — поспешно согласилась Росвита. В самом деле, спорить с этим не следовало.

— Но не добродетель руководит им сейчас.

— Вы хотите сказать, что память, а не добродетель, удерживает короля от других женщин? Все это произошло тогда, когда я была еще только послушницей в Корвее, поэтому мне мало что известно. Вы думаете, он все еще любит ту женщину?

— Не женщину! Я не уверен, что это можно назвать любовью. Скорее, колдовством. Поймите, сестра Росвита, ее не интересовал никто из нас. — Улыбка тронула его губы и исчезла снова. — Я говорю это не только потому, что как тщеславный человек сам питал к ней интерес и ее безразличие ущемило мое самолюбие. Конечно, она была красавицей. Ее высокомерие было бы достойно самого императора Тайлефера, спустись он теперь с небес, дабы пообщаться с нами. Ее безразличие к людям было таким… — Он провел рукой по бревну, на котором сидел, поймал муравья и показал его собеседнице. — Она смотрела на нас, как на букашек. — Он щелкнул пальцами, отбросив насекомое в траву. — Может быть, то была простая человеческая надменность, но я всегда чувствовал, что ей что-то нужно от Генриха. Она не любила его, и я так и не понял, чего она хотела.