Приношу благодарности

Екатерине Керр, придумавшей этой книге название тогда, когда мы все отчаялись это сделать;

моему мужу Джею Силверштейну за поддержку, оказанную мне, несмотря на его собственные трудности;

преподобной Иоанне Римесс Циммерман за ее огромную помощь в материях классических и лингвистических;

моей сестре, доктору Анне-Марии Расмуссен, чье знание средневекового быта было просто незаменимым;

доктору Джону Бернгардту, чья лекция о королевской власти в Германии вдохновила меня на этот труд,

и Видукинду, монаху и историку, чья «История саксов», в 1949 году переведенная Реймондом Вудом, также немало мне помогла.

Поскольку это все же фэнтези, многие детали, взятые мной из истории Средневековья, были искажены. Но это исключительно mea culpa. [1]

Каменная корона, окруженная с трех сторон лесом, а с четвертой развалинами древнего города, покоилась на вершине холма. Над остатками некогда величественного замка, погребенного под землей, возвышался венец донжона. Говорили, что под камнями замка скрыты сокровища и логово для нежити. Говорили еще, что ветвистые тоннели, как реки, берущие исток из подземного озера, доходят до холодного северного моря и великих гор далекого юга.

На третий день месяца авриля, в час, когда вечер готов был сменить день и полная луна мерцала в темном небе, одинокая странница пробиралась среди развалин. На ней была льняная туника, кожаные гетры и сапоги со шнуровкой до колен — одежду людской расы она носила только в чужой стране. С посохом в руке и котомкой на поясе, женщина шла, будто наизусть знала каждый камень.

Руины крепости лежали на ровном склоне, простиравшемся от берегов узкой реки и вверх, до противоположной невысокой городской стены, заросшей дерном. С другой стороны начинался лес. За стволами поваленных деревьев и выжженными перед весенним севом ячменными полями, на противоположном берегу реки в деревне светился одинокий огонек.

Перед тем как ступить за дальнюю стену, путница немного задержалась. Сбросила капюшон. Ее белые волосы сияли. Она сунула руку в котомку и достала лоскут рваной ткани, окрашенный чем-то красным. И бросила его на землю с таким видом, будто освобождалась от сковывавшей ее силы. Ступила под каменную сень, ощутив варварскую красоту и величие развалин. Но вдруг остановилась и прислушалась. Выругалась про себя. Она колебалась, и мгновения оказалось достаточно, чтобы подоспевший всадник ее заметил.

Темнело, но молодые глаза могли увидеть ее светлые волосы в любой тьме.

— Алия, любимая! — крикнул он. И отчаянно погнал лошадь вперед. Следом появились другие всадники. Он задержался, пропустив людей с факелами вперед. Вожжи юноша держал одной рукой, а другой прижимал к груди сверток из ткани.

Бросив взгляд на ношу, женщина вздрогнула. Обет, данный по людскому летоисчислению многие годы назад, казался теперь опрометчивым и нелепым. Тогда она выступила на Совете и говорила смело, но не могла знать, что ждет ее в мире людей.

Ее взгляд упал на знамя. Человек в черно-золотом кафтане, с лицом, покрытым боевыми шрамами, догнал молодого принца. Уверенно сидя в седле, он держал флаг с изображением дракона. То был символ преторианцев, защищавших наследника трона и расширявших королевство: свернувшийся черный дракон и созвездие из семи бриллиантовых звезд на золотом поле вокруг драконьего силуэта. Она в последний раз всмотрелась в этот символ, чтобы запомнить его значение: звездная корона повелителя полузабытой империи, ныне стершейся из памяти человеческого мира, но провидением предназначенной к воскресению. Вот ради чего принесла она жертву.

Это колебание вселило в юного принца надежду, и он подъехал к ней. Факелы его спутников отбрасывали блики на руины, и пламя окружало ее, словно тюремная стена.

— Зачем ты преследуешь меня? Ты же знаешь, я хочу уйти.

— Как же ты можешь? — спросил он тоном ребенка, которого родители оставили одного. Он был молод, восемнадцати лет по календарю здешнего мира. С усилием придав лицу надменное выражение, попытался заговорить другим тоном: — Ты должна остаться, пока нашему сыну не исполнится год или два. Чтобы знать, как он живет и растет.

— Ни одна из известных болезней не коснется его, и ни одна рана, нанесенная смертным, не погубит его, — ответила она, не задумываясь.

Пророчество, как дуновение ветра в лесу, пронеслось среди собравшихся солдат, переданное от стоявших вблизи и слышавших его теми, кто находился дальше. Воин со шрамами поравнялся с юношей, и знамя с драконом коснулось руки молодого принца.

В этот момент сверток зашевелился. Младенец проснулся. Она увидела черную копну волос, крошечное личико и яркие изумрудные глаза, его кожу, отливавшую бронзой и так не схожую с северной бледностью северянина даже там, где кожа принца загрубела от ветра и скупого северного солнца. Дитя дотянулось до драконьего знамени и слабо, по-детски попыталось ухватиться за него. Позднее присутствовавшие толковали предзнаменование так: бастард, рожденный женщиной нечеловеческой расы, уже тогда, двух месяцев от роду, предчувствовал свою судьбу.

Принц отвернулся, не желая этого видеть. Бережно передал ребенка старому солдату, которому пришлось отдать знамя в другие руки. Жестом приказал людям отойти и посмотрел женщине в лицо:

— Тебя не интересует твой ребенок?

Она не смотрела на солдата с младенцем, направившего лошадь по менее каменистой узкой полосе земли.

— Он больше не мой.

— Как ты можешь так говорить? Это самое красивое дитя из всех, что я видел!

— Только потому, что он твой.

— И твой тоже!

— Не мой! Я носила его внутри себя, дала ему жизнь и при родах пролила столько крови, что хватило бы затопить поля вокруг той деревни! Он не мой и никогда не должен был быть моим. Оставь меня, Генри. — Она произносила его имя на салийский манер. — Я никогда не обещала тебе ничего, кроме ребенка. Позволь мне уйти с миром.

Молодой человек долго не мог ничего ответить. Он еще не научился владеть выражением своего лица, скрывая чувства. И глядя на него, она заранее знала, что он хочет сказать и что сейчас скажет. Когда они встретились год назад, с его языка слетало все, что было на уме. Теперь, став наследником трона, он пытался сначала думать, потом говорить.

— Не хочу, чтобы ты уходила, — произнес он наконец. — Заклинаю тебя святыми, Алия, останься со мной.

— Алия — не мое имя, Генри. Это ты меня так называешь.

— Тебе еще нельзя идти. Сразу после родов…

— Мне уже лучше.

— Зачем же ты пришла ко мне? Ты совсем не любила меня, да? — с дрожью в голосе он произнес последние слова, но спустя мгновение взял себя в руки, и лицо его превратилось в каменную маску. «Это, — подумала она, — будет одной из его постоянных личин, когда он станет королем».

Она хотела сказать ему правду, ведь он не был ей неприятен. Он был молод. Маленький птенец, обладающий силой, умом, статью и гордостью.

Но право на искренние слова им не принадлежало. Один не должен был их произносить, а другой — слышать. Юноша мог стать королем, но пока оставался пешкой в руках сил, куда более могущественных, чем даже те, которыми он будет наделен, когда подчинит себе два королевства. Они оба были пешками, и это сближало их. Она потянулась и, поцеловав его в губы, солгала:

— Ничто человеческое мне не чуждо, но долг велит быть в другом месте. — Последнее, во всяком случае, было правдой…

Она не могла больше его видеть и слышать. Не могла больше оставаться в его мире. Это было слишком тяжко для нее и отняло много сил. Она в последний раз коснулась лежавшего на земле клочка окровавленной ткани и простыней, на которых рожала. Кусок материи, как и связь с ребенком, которую он символизировал, — последнее, что держало ее здесь. Она разжала пальцы, и тряпица упала на землю.