— Пусть приведут нам епископа Антонию, — приказал король.

Стражники ввели старую женщину в зал. Она, сложив на груди руки, смотрела прямо ему в глаза, ее глаза в этот момент лучились материнской добротой. Генрих только вздохнул.

— Вы под защитой церкви, ваше преосвященство. Посему, вместо того чтобы покарать за участие в заговоре, я принужден послать вас в Дарр на суд госпожи-иерарха. Пусть она вынесет приговор!

— Я не нарушила ни один из обетов, данных мной церкви, ваше величество, — ласковым голосом отвечала Антония. — Не сомневаюсь, что дело решится в мою пользу.

С епископом города Майни был только один клирик, кажется, Гериберт.

— Что с вашей свитой, госпожа Антония? — спросила Констанция. — Половина уже мертва, а другая умрет вскоре от болезни, которая не поражает никого, кроме тех, кто в свите, не касается даже монахинь, ухаживающих за больными.

— Я скорблю о них, — медленно проговорила Антония, — но даже мне не под силу остановить руку Господа, когда своим мечом Он перерезает нить, связующую нас с миром.

— Некоторые обвиняют вас в занятиях магией, — продолжала Констанция, явно намеренная покончить со старухой. Она не оглядывалась даже и не спросила короля позволения говорить, да тот и не пытался прерывать ее. Епископ отунская была единственной, чей духовный сан равнялся сану Антонии, и мирская власть вмешиваться не могла. — Говорят об амулетах, которые клирики изготовили по вашему приказу, и что их мучительная смерть — следствие волшебства, того самого, что привело на поле битвы гуивра и избавило солдат Сабелы от его злого взгляда.

Антония развела руками и невинно воздела их к небу.

— Если страдания клириков — следствие волшебства, а я волшебник, который изготовил амулеты, почему же тогда я цела? И Гериберт? Есть много сил, вызывающих болезнь, злые духи в том числе. Мне больно при виде мучений моих верных слуг, и я делаю все, чтобы облегчить участь невинных.

— Достаточно! — вмешался вдруг Генрих, не давая Констанции возразить. — Мы говорили об этом много раз, и у меня нет желания повторяться. Епископ Антония под стражей будет доставлена в Дарр, и там, согласно правилам Нарвонского собора, ее будут судить по обвинению в колдовстве.

Антонию увели. Росвита не увидела на ее лице ни тени страха или сожаления. Она напоминала дряхлую бабушку, поговорившую только что со своим повзрослевшим, но не поумневшим внуком.

Какое-то время король хранил молчание. Затихла и толпа знати. Все знали, кто будет следующим.

— Герцогиня Лютгарда! Теперь я согласен говорить с женщиной, что находится у вас под стражей.

Лютгарда бросила быстрый взгляд на Росвиту, благодаря за то, что та удержала монарха от необдуманного решения. Сабелу ввели в зал. Повисла глубокая тишина. Росвите показалось, что в отдалении слышится собачий лай. Наверное, поблизости находилась псарня кого-то из местных герцогов.

Сабела отказалась опуститься на колени перед братом, а Генрих не поднялся с трона, чтобы приветствовать ее как родственницу, и не протянул руку для уставного поцелуя. Хотя вряд ли мятежная герцогиня приняла бы этот жест…

— У тебя есть что мне сказать? — спросил король, глядя мимо Сабелы, на ее вассалов и придворных, чьи лица, в отличие от их госпожи, перекосило от страха. Слуга быстро отирал слюну с губ принца Беренгара. Молодая Таллия, одетая в зеленый шелк, абсолютно бледная, напоминала скорее загнанную лань, чем принцессу.

Росвита оглянулась на других принцесс — дочерей Генриха. Сапиентия сегодня была более осторожной, чем всегда, подавляя энтузиазм и сдерживая себя. Она тихо, молча и жадно наблюдала за происходящим. Теофану вообще не проявляла никаких эмоций и казалась ледяной статуей. Только юный Эккехард, проспавший большую часть времени, ерзал и перешептывался с кем-то из слуг, удивленный мягкостью, проявленной к наследникам Родульфа. Рядом с этими красивыми и полнокровными детьми Таллия казалась бесцветной и потерянной.

— Нет. Мне нечего сказать, — отвечала Сабела.

Король гневался, но явно не выказывал этого.

— Ты подняла мятеж против законного короля Вендара и Варре, назначенного самим Арнульфом своим наследником, коронованного самой госпожой-иерархом и признанного всеми великими. Это измена, и наказание за измену — смерть.

Ропот удивления поднялся в толпе, но тут же стих. Все бывшие в зале замерли. Не дыша и не нарушая воцарившегося молчания.

— Ты — принцесса королевских кровей и носишь в знак этого золотое ожерелье. — Сабела машинально коснулась шеи. — Я не замараю кровью ни своих рук, ни рук своих детей. Но все остальное сделаю. Слушайте все мое решение! — Он поднялся. — Твоя дочь Таллия будет находиться при нашем дворе. Твой муж Беренгар не способен управлять герцогством. Он удалится в Херсфордский монастырь, где братия позаботится о нем. А ты, Сабела… Ты лишаешься отныне высокого титула, как лишаются его твои наследники — на все времена. Герцогство Аркония лишается властителя, и при моей власти назначается новый. Им будет госпожа Констанция, епископ Отуна и моя родная сестра. В ее руки я передаю и тебя.

Толпа не могла больше сдерживать изумления и взорвалась, громко крича и заглушая все вокруг. Сапиентия вскочила с места, но, опомнившись, когда брат потянул ее за рукав, опустилась обратно. Теофану не шевельнулась, тонкая улыбка скользнула по ее лицу.

Сабела молчала от бессилия и злобы. Она сама затеяла эту игру и проиграла. Беренгара под руки увели прочь. Впрочем, несчастному в монастыре будет лучше. Таллия на виду у всех плакала. Слезы и красные пятна покрыли ее лицо. Принцесса повернулась и сказала дочери что-то резкое, но Росвита не расслышала слов.

Славословия в честь короля Генриха смешались с приветствиями в адрес Констанции, соединившей в своих руках власть епископа и герцогини, чего не бывало доселе. Жители Отуна радовались, потому что любили свою госпожу.

Вдруг поблизости раздался лай собак, и удивленные люди замолчали.

— Освободите проход! — крикнул кто-то.

— С дороги!

— Господи, защити! Адовы исчадия!

Сабелу и ее свиту оттеснили в сторону. В зал вошла другая группа людей, которую так долго разыскивали после битвы. Возглавлял ее граф Лавастин со знаменитыми черными псами. С ним был капитан — красиво одетый юноша.

Король Генрих только моргнул несколько раз, скрыв свое удивление. Граф твердым шагом подошел к помосту, на котором стояли сиденья судивших. Но на колени не опустился.

— В прошлом году, — заговорил Лавастин, — ваше величество прислали ко мне «орла» с приказом явиться ко двору. И вот я здесь.

Это было настолько дерзко, что Генрих чуть не рассмеялся.

— Слишком поздно, достойный граф. Время приглашений прошло. К тому же навстречу мне вы шли в довольно странной компании.

— Я сделал это не по своей воле, ваше величество. Могу доказать, что меня принудили к тому…

— Удобное извинение, граф. Епископа Антонию уже обвинили в колдовстве, и теперь можно свалить на нее все, что угодно.

Это сказано было так резко, что Росвита испугалась, как бы Лавастин не ответил в том же тоне, но он сдержал свой нрав.

— Я представлю доказательства клирикам, ваше величество. Есть люди, способные подтвердить сказанное мной. Надеюсь, в их числе будет мой брат Жоффрей, с которым я, находясь под заклятием, поступил столь недостойно.

— Ваши доказательства будут посланы на юг вместе со стражей, охраняющей Антонию. Сказать по правде, граф Лавастин, я знаю, что вы увели свое войско с поля битвы, когда победа еще склонялась в сторону мятежников. Это веский довод в вашу пользу. Но все мы думали, что вы бежали. Почему же теперь вы здесь? Я знаю, что вы никогда не испытывали ко мне симпатии.

— Я не заговорщик, ваше величество, и хотел бы оправдаться перед вами. Мне нечего скрывать. К тому же у меня есть просьба к вашему величеству.

— Вот как?

— Он чего-то хочет. Мудро, — шепнула Сапиентия Эккехарду. — Иначе он не пришел бы сюда вместо того, чтобы бежать в свои земли.