Оставив удивлённого Колю стоять у двери, я побрёл в свой собственный кабинет. В моей епархии всё было нормально: люди из ФАПСИ отсутствовали, из менеджерского зала доносились задорные голоса моих менеджеров чего-то вравших своим клиентам, из ниоткуда вдруг возникла Онучкина с кучей документов на подпись и почтительно поздоровалась, словом всё шло своим чередом.

Я подписал её бумажки, три четверти которых оказалась нужны лишь бухгалтерии (вот кто у нас леса, на самом деле, губит), а остальные оказались счётами на оплату, выписанными клиентам моими бравыми менеджерами: вот их то я просмотрел повнимательнее — суммы радовали глаз. Но почему-то среди менеджерских росписей не встречалось закорючки Гоцмана. Отсутствовала она.

— А Саша, почему не работает? — спросил я, проставляя свою роспись на бумагах из бухгалтерии со скоростью гоночного болида: всё равно я в этих амортизационных отчислениях и забалансовых счетах ничего не понимаю.

— Болеет всё, — вздохнула Онучкина, — сказал в понедельник выйдет.

— Мог бы и мне позвонить, засранец, — пробормотал я, подписывая последнюю бумажку, какой-то журнал-ордер, — ну люди, ну работнички. — Я потряс уставшей от работы кистью, — тяжёлая, Лена, у директора работа.

Онучкина сочувственно закивала, забирая кипу бумаг с моего стола и при этом, стараясь наклониться как можно глубже. В кино это она что ли подсмотрела? Смотрел я туда сколько раз — ничего интересного у неё за все два года службы там так и не выросло.

— Может вам кофе принести? — спросила Лена, изо всех сил стараясь поддерживать реноме настоящей секретарши.

— Тащи, — благодушно ответил и включил свой компьютер: время уже обедать, а я ещё ни одной новости в интернете не посмотрел, — заодно принеси из бухгалтерии выписки на сегодня, а то у меня программа глючит, я их в компьютере посмотреть не могу.

Онучкина мгновенно испарилась, а я, пока загружался компьютер, лениво пролистал свой ежедневник, лежавший передо мной на столе. Ничего нового я там не нашёл, кроме фразы, «есть ещё тестостерон в тостерницах», с восклицательным знаком и короткой записи на сегодня, «Ван. Строг. пьянк. 21–00. пивн. Шамрок».

Пока я вспоминал, по какому поводу я написал первую фразу, мне позвонил майор Дима. Как всегда он был доволен и оптимистичен.

— Добиваем мы твои платы, Алексей, — радостно кричал он в трубку, — сборщики мои позеленели уже все, но держатся! Работаем ещё завтра и послезавтра, а в воскресенье вечером можешь забирать всю тыщу.

Услышав это, я тоже стал радостен и оптимистичен: всё-таки до конца не верилось, что Полусеков успеет в срок. И ведь надо же какие молодцы — пашут и в будние дни и в выходные. Попробуй-ка, заряди моих на подобный график, — такие начнутся стоны и требования супер и гипер-сверхурочных!

— Ты меня, просто выручил, — с чувством сказал я, — Дима, ты настоящий спаситель. Ты круче, чем Христос.

— За деньги готовы на всё — был ответ.

— Понятно, мы здесь все такие, — поддержал я этот тезис, — но главное, что ты меня со сроками не подвёл. Я платы у тебя заберу, в понедельник мне их здесь отмоют, а во вторник я их упакую и отправлю с богом. А потом забухаю — зарок такой дал.

— Это хорошо, это по-нашему, — поддержал меня уже со своей стороны майор, — а, кстати, я все-таки вспомнил, где я твои платы раньше видел. Точно вспомнил.

— Дима, да не может быть, — уверенно сказал я, — это, понимаешь ли, московский производитель, специальные изделия, может быть даже на экспорт…. - на ходу придумывал я. — Где ты их мог увидать?

— Не поверишь, — ответил Полусеков, — по телевизору на первом канале.

— Где???

— В передаче «Человек и Закон».

— Что???

Я временно потерял дар речи и мог только слушать весёлый Димин голос, перемежаемый его же смехом, очень похожим на ржание молодого полного сил жеребца. Передача, видите ли, была про подпольные казино, ведущий Алексей Пиманов поносил и проклинал незаконный игорный бизнес, а приглашённый в студию, хи-хи, майор показывал такие же один в один печатные платы, конфискованные у подпольных воротил. Ну, мол, не ошибёшься — будто из серии найди хоть одно отличие с моими. Хи-хи. Те ребята мол, передрали их один в один с американских, которые уже лет тридцать в Штатах выпускаются, (а я-то всё удивлялся, что там за детали родом из восьмидесятых, которые наша линия автоматизированная поставить не может); и наладили местное производство, чтобы за лицензию не платить, (ну, москвичи, ну пидорасы!); а в платах, естественно все стратегии выигрыша перешиты так, что клиент всегда без штанов из казино уходит, (и ведь падлы, нашли же производство в провинции, в Москве-то боязно, а я всё думал, с чего они к нам попёрлись?); вот их в итоге и повязали, ну и показали по телевизору, («нам срочно, к праздникам!» — теперь и со спешкой этой всё понятно стало); такие дела, хи-хи.

Я немного пришёл в себя лишь от тихого восклицания неведомо откуда появившейся передо мной Онучкиной. Оказывается, за то время пока я с замиранием сердца слушал майоровскую историю, Ленка принесла мне и кофе и банковские выписки, а теперь с ужасом следила за тем, как я размешиваю кофе трёхсот долларовой ручкой.

Я вынул ручку из чашки и сделал в Ленкином направлении успокаивающий жест, одновременно показывающий, что ей пора заняться делами в каком-нибудь другом месте. Онучкина жест поняла и исчезла так же тихо, как и появилась, а я постарался собрать в кучу свои разбежавшиеся в разные стороны мысли. Всё-таки, что ни говори, нечаянная встреча с людьми из органов — верная плохая примета на весь день.

— Дима, это у них платы нелицензионные, — попытался так же уверенно, как раньше, сказать, но получалось это у меня сейчас с некоторым усилием, — а у нас… э-э… лицензионные.

— Да, мне похрен, если честно, — радостно сказал майор Дима, — мне, главное, чтобы за них платили.

Я отнёс трубку подальше от себя и с усилием выдохнул. Всё-таки нашу милицию есть за что уважать. Где-нибудь в Европах за мной к этому времени уже приехал бы пативэн с мрачными полицейскими.

— С оплатой вопросов нет вообще, — отчеканил я уже совершенно уверенно, — только ты это… не говори пока никому про…. особенно про телепередачу…. по крайней мере, до вторника.

«Там-то уже ладно», — подумал я, — «отправку сделаю, и трава не расти. А с козлов этих московских в следующий раз минимум двойную цену сдёрну. За нервные клетки».

— Я могила, — весело пообещал Полусеков, — в воскресенье ещё позвоню на всякий случай. Но ты примерно на шесть вечера ориентируйся.

Он ещё немного похохотал и отключился. А я, откинувшись в своём кресле, начал прихлёбывать остывший кофе с привкусом «Pen Infinium» и размышлять о превратностях жизни. Да уж, не зря советуют в нашей стране кое от чего не зарекаться…

В этот момент в дверном проёме появилась Колина физиономия.

Она сказала:

— Там шеф вроде один пока, — и заговорщицки подмигнула.

— О, спасибо, — сказал я, — а ты чего такой довольный? Тебе что пистон не вставляли? Почему?

Это действительно выглядело довольно странно. От Красникова, в последние месяца три, его подчинённые обычно выходили: вспотевшие, всклокоченные, с безумным взглядом, в полуобморочном состоянии, (нужное подчеркнуть). А этот крендель прямо светится.

Коля в ответ показался в проёме весь и перекрестился.

— Слава Аллаху и Магомету, сегодня как-то проскочил. Сам не поверил, — он осенил себя крёстным знамением ещё раз, — иди быстрее, может он сегодня добрый.

— Ну-ну, — в сомнении произнёс я, однако Колиному совету последовал. Коля проводил меня бодрящими пожеланиями и каким-то старым стикером, который он приклеил мне сзади «на счастье».

Но шеф почему-то встретил меня не очень ласково. Он стоял возле своего стола и мрачно перебирал какие-то бумаги.

— Привет яхтсмен, что хотел? — спросил он довольно недружелюбно.

«Коля, сука; хорошее, значит, настроение», — подумал я, — поговорить бы надо, Николай Алексеевич.